– Погодите! Что вы сказали? – спросила Китти, когда Сэм уже выбиралась из такси.
– Я сказала, мне очень жаль, – тихо повторила Сэм. – Я действительно глубоко сожалею. Вот только эти письма… Они странным образом повлияли на меня.
– Нет, раньше. О том, что я была на месте гибели отца. – Китти сама склонилась к открытой двери.
– Один человек, с которым я беседовала, – он живет на том участке шоссе, где попал в аварию ваш отец, – рассказал мне, что видел там девочку в красном пальто. Но тогда он неправильно понял ситуацию. Подумал, будто вы ехали в машине вместе с ним, когда он разбился.
– Ну и что мне теперь делать? – нетерпеливо спросил таксист, разводя руками. – Вы обе выходите или как?
– Это была не я, – сказала Китти. – Я узнала о катастрофе, когда посреди ночи меня разбудили полицейские.
– Тогда кто же та девочка? – задала прямой вопрос Сэм.
Китти приложила ладонь ко рту.
– О, боже милосердный!
– В чем дело? – Сэм тоже склонилась ближе к ней.
Китти достала из бумажника пачку купюр и сунула ее таксисту, а затем выбралась из машины и взяла Сэм за руку.
– Вам будет лучше пойти со мной в мою квартиру, – сказала она. – Нам действительно нужно все обсудить.
Глава 27
5 марта 1957 года, вторник
Айви лежала почти в полной темноте, уставившись взглядом в потолочные балки и слушая тихий плач девушки на соседней койке. В общей спальне стоял леденящий холод. Каждая из девушек устроилась на боку, свернувшись калачиком и стремясь сохранить остатки тепла под одеялом. Запертое окно у постели Айви не было занавешено, и лунный свет падал как раз на подругу по несчастью, чья кровать стояла рядом. Она была совсем юной и, казалось, еще не вышла из школьного возраста. Когда она впервые прибыла сюда, то выглядела вполне здоровой, и у нее был огромный округлый живот. Ее щеки розовели румянцем. Теперь острые ключицы торчали под тканью балахона, а бледная кожа подчеркивала, как глубоко запали испуганные глаза, из которых сейчас неудержимо текли слезы.
Айви считала, что девушке лет четырнадцать, не больше. Шепотом по приюту разнесся слух о ее беременности: девочку изнасиловал и обрюхатил собственный отец. Айви решила, что неверно поняла Патришию, когда та впервые рассказала эту историю. Родной отец, по вине которого дочь забеременела, бросил ее гнить в этом адском месте? Роуз, по крайней мере, была зачата в любви, пусть и оставшейся безответной, как уже начала понимать Айви. Девушка родила всего два дня назад, но вот уже снова очутилась на своей жесткой койке, брошенная одна в этом мире, а ребенка у нее отобрали. На рассвете, под звон колокольчика, ей придется встать и провести долгий, тяжелый рабочий день в прачечной.
Айви прислушалась, не доносится ли из коридора звук шагов. Ничего не услышав, она откинула одеяло и встала с постели. Девушка подняла взгляд, когда Айви опустилась на колени у ее койки.
«Мне больно», – прошептала она, показав мокрое от слез лицо.
«Знаю, но это скоро пройдет, – утешительно сказала ей Айви. – У тебя появилось молоко. Придется потерпеть несколько дней, а потом болеть перестанет, вот увидишь».
Девушка дрожала всем телом. Айви сунула руки в глубь ее постели. Простыни буквально пропитались влагой от пота. У нее определенно поднялась очень высокая температура. Айви опять посмотрела на дверь. Решительно стащила через голову балахон.
«Надень мой, а мне отдай свой».
Девушка села в кровати, морщась от усилий при попытке снять с себя одежду.
«Меня руки не слушаются».
«Наклонись ко мне», – сказала Айви и принялась помогать ей.
Задирая жесткую ткань на спине девушки, она вдруг живо вспомнила сцену из далекого прошлого. Она была совсем еще маленькой. Наступил поздний вечер, и в ее уютной спальне горел только теплый огонек ночника. Мама надевала ей через голову ночную рубашку, но внезапно останавливалась, пока Айви держала руки поднятыми вверх, а голова оставалась скрытой под шелком, чтобы в шутку пощекотать дочь. Ей пришлось до боли прикусить губу, чтобы сдержать слезы и избавиться от неуместного сейчас воспоминания.
«У тебя все будет хорошо», – сказала она, протягивая руку и снимая одеяло со своей постели, чтобы заменить его сырым одеялом девушки, прежде чем снова улечься.
«Спасибо. А почему они обрили тебе голову наголо?» – спросила девушка, стараясь устроиться удобнее.
«Потому что я сопротивлялась. С тобой этого не случится. Завтра я присмотрю за тобой. Смогу подменить, если сестры поставят тебя за тяжелый агрегат. Я попробую перевести тебя на кухню, если у меня получится».
Она заведомо знала, что не в ее силах сделать нечто подобное, но сейчас необходимо было успокоить бедняжку и дать ей возможность поспать.
«А где же моя малютка доченька?» – едва слышно спросила та, когда Айви уже вернулась на свою койку.
Айви сжалась и замерла, подумав о Роуз, которая, вероятно, именно в этот самый момент заливалась плачем, но никто и не думал укачивать ее. Затем вновь посмотрела на соседку.
«Она в полной безопасности, в детской комнате. А тебе необходимо сейчас отдохнуть. Звонок раздастся, не успеешь глаз сомкнуть».
Айви продолжала лежать в темноте, накрыв ноги пропитанным потом девушки одеялом и тесно обнимая себя руками, чтобы хоть немного согреться. Мысли об одиночестве Роуз не давали ей уснуть. Каждый день с тех пор, как она вернулась к работе в прачечной, проходить мимо двери детской стало для нее мучительной пыткой. Плач младенцев звучал оглушительно. Она иногда мимолетно видела, как Патришия мечется от колыбели к колыбели, в каждой из которых на спинке лежал ребеночек, плотно замотанный в пеленки. Всего таких колыбелей насчитывалось около сорока в огромной комнате с выбеленными известкой стенами. Детская была холодной и совершенно бесцветной. Ничего похожего на ту спальню, в которой, как она себе воображала, ее дочь проведет первые месяцы своей жизни. Там было бы множество теплых мягких одеял, в углу стояло бы удобное кресло, чтобы она сама могла сидеть и нянчить малышку. Когда она проходила мимо детской, ей требовалась огромная сила воли, чтобы сдержаться и не начать барабанить в дверь, с криком умоляя Патришию вынести к ней Роуз. Она знала, что это бессмысленно. Ее бы только лишний раз избили, а могли наказать даже Роуз, к примеру, пропустив одно из положенных кормлений. Однажды она все же постаралась уговорить Патришию сказать ей, в какой колыбели лежала ее дочь.
«Не могу. Они меня убьют», – прошептала в ответ подруга, а одна из монахинь тут же бросила на них подозрительный взгляд.
В результате, когда им удалось ненадолго укрыться за одним из гладильных прессов, Патришия сообщила ей, что колыбель Роуз расположена в дальнем углу детской, рядом с дверью в кухню. Рассказала и о том, как там холодно. Ледяная корка намерзала на внутренней стороне оконных стекол, а младенцы орали беспрерывно, когда она с трудом меняла пеленки окоченевшими пальцами. После кормления их нужно было снова укладывать спать. И если они не успевали выпить содержимое бутылочек, их все равно уносили в колыбели совсем еще голодными. Многие плакали не переставая до следующего кормления, но некоторые прекращали надрываться, потому что в глубине своих крошечных сердечек уже понимали: никто к ним не придет.