Ярис повернулся к Адэру:
– При всем уважении к опыту и возрасту я не могу позволить человеку без должного образования прикасаться к больной.
– Маркиз! Проводите их в палату!
– Прошу прощения, мой правитель, но в моей клинике действуют определенные правила, нарушать которые никому не позволено. Даже мне.
Адэр поднялся:
– Распорядитесь перенести Малику в машину.
– Ее нельзя перевозить.
Адэр направился к двери.
Через минуту тишину коридора вновь нарушил звук шагов. Маркиз Ларе вел стариков в отделение интенсивной терапии.
***
Со стула вскочила сиделка. Приподняв подол белоснежного платья, присела и слегка склонила голову. Белокурые локоны спрыгнули с покатых плеч и замерли на высокой груди.
– Иди, Вельма, отдыхай, – сказал Ярис.
Девушка выпорхнула за дверь, оставив в палате тонкий аромат таежных лесов.
Ярис приблизился к лежащей на боку Малике. Бросил сокрушенный взгляд на письмена – час назад они бежали намного быстрее. Накрыл простыней спину, усеянную кровоподтеками, повернулся к старикам:
– Вельма все время находится рядом… – И умолк на полуслове.
Адэр ничего не сказал им! Он привез сюда дряхлых, беспомощных людей и даже не удосужился хоть немного подготовить их к сильнейшему всплеску переживаний!
Ярис подхватил Муна под локоть, усадил на стул. Втиснул в трясущуюся ладонь стакан воды с успокоительными каплями. Подошел к Йола, но тот оттолкнул протянутую руку, ущипнул себя за ухо и с нестарческой резвостью подскочил к кровати.
Прикоснулся к шее Малики:
– Сколько?
– Что «сколько»? – переспросил Ярис.
– Сколько не дышит?
– Со вчерашнего вечера.
– Сколько часов?
Тон тщедушного на вид старика был жестким и требовательным. Ярис растерялся. Доныне простой люд разговаривал с ним как с Богом – полушепотом. Не зная, как отреагировать на недопустимый образ обращения к себе, взял с тумбочки карту болезни. Пролистывая страницы, пытался вспомнить, о чем спросил ориент.
Йола осторожно повернул Малику на спину. Взглянув на лицо, отшатнулся. Но уже через секунду худые пальцы вонзились в грудную клетку девушки.
– Осторожно! – вскричал Ярис. – У нее сломаны…
– Третья.
– Простите?
– Сломана третья кость. Верх сердца.
Ярис нахмурился.
Старик вдавил в тело ребро ладони:
– И пятая. Низ сердца. – Вогнал пальцы в межреберье настолько глубоко, что, казалось, проткнул кожу насквозь. – Сердце живое.
Ярис снял очки. Надел.
– Сколько не дышит? – вновь спросил Йола.
Ярис скользнул взглядом по записям в карточке, посмотрел на настенные часы:
– Одиннадцать часов.
– Йола нужны минуты.
– Одиннадцать часов и двадцать минут.
– У Йола есть сорок минут.
– Простите, я не понял.
– Ориенты могут долго не дышать. Так понятно?
– Это я знаю. Ко мне приносили мальчика. Ориента, – говорил Ярис, наблюдая за пальцами старика. – Он вдохнул кусочек ракушки. Пока его несли, пока я извлек инородное тело… По идее ребенок не дышал пять часов, хотя я думаю, сломался мой стетоскоп, и потому я не смог услышать…
– Ориенты ныряют на двенадцать часов, – перебил Йола.
– Малика – ориентка? – искренне удивился Ярис и даже успел за долю секунды подумать, что впредь не стоит подслушивать сказки.
– Малика – нет. Отец Малики – ориент.
Фраза, произнесенная стариком минуту назад, наконец-то догнала Яриса. Он окончательно смутился:
– Вы хотите сказать, что ориенты могут обходиться без воздуха двенадцать часов?
– Йола не хочет сказать. Йола уже сказал.
Ярис оттянул воротник рубашки:
– Предположим, вы услышали сердце. Предположим, девушка может не дышать длительное время.
– Двенадцать часов, – вставил Йола.
– Хорошо, я запомню. Но у нее температура такая же, как в комнате. Температура трупа.
– Отец Малики – ориент.
Ярис прижал к виску ладонь:
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
– Ориент ныряет на двенадцать часов в холодную воду. Ориенту нельзя мерзнуть.
– Вы хотите сказать, что, когда ориент задерживает под водой дыхание, температура его тела понижается до температуры окружающей среды?
– Не ниже двенадцати градусов.
– Вы шутите?
– Йола не умеет шутить.
Ярис расстегнул верхнюю пуговицу рубашки:
– А куда ныряет ориент на двенадцать часов?
– В море. Мун! Помоги.
Ярис посмотрел на старика, сидящего на стуле, и поморщился – в суматохе он явно переборщил с успокоительными каплями.
– Я помогу. Что надо сделать?
– Йола хочет посмотреть спину.
Они осторожно перевернули Малику. Взглянув на письмена, Ярис вытер выступивший на лбу пот. Слова побледнели, проступали не все буквы, и лениво бегущие строки походили на прореженные зубья старой расчески.
– Йола не знал, что надпись живая, – сказал старец озадаченно.
– Именно это удержало меня от вскрытия.
Пальцы старика забегали по спине Малики.
– Четвертый выбит. Пятый.
– Не так быстро, – попросил Ярис, нервозно листая карточку.
– Седьмой. Копчик смещен.
– Подождите!
Старик перевернул Малику на спину:
– Сколько у Йола времени?
– Двадцать минут. А что вы делаете?
– Йола хочет знать, почему Малика не дышит.
– Честно говоря, когда я увидел девушку, решил, что у нее вообще не осталось целых костей и внутренних органов. Однако при обследовании методом пальпации оказалось…
Ярис подавился словами. Пальцы старика чуть ли не полностью ушли под ребро Малики.
– Отломки ранили легкое. В себя воздух тянуть можно, а вытолкнуть нельзя. Сколько у Йола времени?
– Десять минут.
– Йола нужна длинная игла, пустая внутри. – Старик поцеловал Малику в лоб. – Потерпи, дочка.
***
Ярис кружил по коридору, нервно потирая ладони.
В его клинике работали доктора почти всех востребованных специальностей. В основном это были выходцы из малоимущих семей, те, кто не гнался за большими деньгами, кто искренне любил медицину, народ и родину. Ярис помогал им с обучением за границей, притом не тратя отцовских денег. Он изобретал лекарства, продавал свои открытия, и статью дохода, не задумываясь, превращал в статью расхода с целью получения в дальнейшем прибыли в виде надежных и самоотверженных соучастников великого дела. Но с травматологами ему не везло. И всему причиной был прииск «Горный», где чуть ли не каждый день случались травмы, чаще всего несовместимые с жизнью.