Сверху раздался срывающийся от испуга молодой голос:
– Сержант Яппер?
Полицейский встал, оставив напарника накладывать жгут.
– В чем дело, Рафферти?
– Сэр! В спальне труп. Женщина.
– Ясно, – ответил Яппер и произнес в рацию: – Отправьте сюда криминалистов. И где там скорая? У нас на руках раненый.
Полицейский повернулся обратно и стер с верхней губы каплю холодного пота. И тут ему показалось, что по кухонному полу в сторону двери что-то движется. Уставшие глаза приняли «что-то» за большого красного паука. Игра света, конечно. Яппер не был ярым любителем пауков, но был чертовски уверен, что этот вид не может похвастаться подобной тварюгой.
– Сэр? – Мужчина, стоявший рядом с Чарли, тоже заметил (а может, почувствовал) движение и взглянул на шефа. – Что это было?
Яппер безучастно посмотрел на него. В нижней части кухонной двери шлепнула заслонка кошачьего лаза. Что бы это ни было, оно сбежало. Яппер старался не оборачиваться к любопытному молодому копу, поэтому не сводил глаз с двери. «Они хотят, чтобы ты все знал, – думал он, – вот в чем беда». Заслонка покачивалась на петлях.
– Кот, – ответил Яппер, ни на секунду не веря в собственное объяснение.
Ночь выдалась холодной, но Левая этого не чувствовала. Она ползла вокруг дома, прижимаясь к стене, словно крыса. Ощущение свободы было волнительным. Не чувствовать приказов тирана в своих нервах, не страдать от бремени его нелепого тела, не подчиняться ничтожной воле. Это походило на рождение в новом мире, который, возможно, был опаснее, но гораздо богаче возможностями. Левая понимала, что теперь на нее возложена огромная ответственность. Именно она стала единственным доказательством существования жизни после тела. И каким-то образом должна была сообщить об этом радостном факте как можно большему числу своих собратьев. Очень скоро с рабством будет покончено раз и навсегда.
Левая остановилась на углу дома и обнюхала улицу. Приходили и уходили полицейские. Вспыхивали красные и синие огни. Из соседних домов выглядывали любопытные лица и возмущенно фыркали. Должен ли мятеж начаться в этих освещенных зданиях? Нет. Люди там настороже. Лучше отыскать спящие души.
Рука пронеслась через палисадник, нервно вздрагивая при каждом громком звуке шагов или окрике, который, казалось, летел в ее сторону. Укрывшись в зарослях травы, она, никем не замеченная, добралась до улицы. Затем быстро спустилась на тротуар и огляделась по сторонам.
Тирана Чарли погружали в скорую помощь, в его вены втекало содержимое склянок с кровью и лекарствами, прикрепленных над каталкой. На груди вяло лежала одурманенная Правая. Левая следила за тем, как тело мужчины исчезает внутри машины. Боль от разлуки с вечной спутницей была почти невыносимой. Но оставались другие дела, неотложные и более важные. Скоро она вернется и освободит Правую так же, как была освобождена сама. И тогда настанут иные времена.
(На что будет похож мир, когда он станет нашим?)
В фойе «Юношеской христианской ассоциации» на Монмут-стрит ночной сторож зевнул и поудобнее устроился в своем вращающемся кресле. Удобство для Кристи было вопросом относительным. Его геморрой зудел, на какую ягодицу не перенеси вес, а этим вечером и вовсе мучил сильнее обычного. И все из-за сидячей работы ночного сторожа. По крайней мере, так полковник Кристи понимал свои обязанности. Один формальный обход здания около полуночи – просто убедиться, что все двери закрыты и заперты, – а затем он устроится прикорнуть и, черт бы побрал этот мир, больше не встанет. Разве только землетрясение случится.
Шестидесятидвухлетний Кристи был расистом и гордился этим. Он испытывал одно лишь презрение к чернокожим, толпившимся в коридорах ЮХА. В основном это были молодые парни без приличного жилья. Ничтожества, которых местные власти подкидывали на порог, точно нежеланных детишек. Ничего себе детишки. Кристи считал их хамами, всех до единого. Вечно толкаются, плюют на чистый пол и сквернословят. Сегодня вечером он, как и всегда, мучился от геморроя и в перерывах между сном планировал, как при малейшей возможности заставит их страдать за нанесенные оскорбления.
Первым, что Кристи узнал о своей неминуемой кончине, было холодное и влажное прикосновение к его ладони. Он открыл глаза: его свесившаяся рука касалась чьей-то отрубленной ладони, как бы странно это ни звучало. И, что еще невероятнее, руки пожимали друг друга, точно старые приятели. От отвращения в горле Кристи заклокотало. Он вскочил и попытался стряхнуть эту мерзость, будто налипшую жевательную резинку. От вопросов голова шла кругом. Он что, подобрал эту штуку, сам того не заметив? Если да, то где? И, во имя всего святого, чья она? И, что еще хуже, как так вышло, что кусок явно мертвой плоти держится за его руку так крепко, будто не намерен с ней расставаться?
Кристи потянулся к пожарной сигнализации. Ничего иного в настолько странной ситуации он придумать не смог. Но прежде, чем он успел коснуться кнопки, другая его рука сама собой метнулась к столу и открыла верхний ящик. Внутри царил образцовый порядок: ключи аккуратно лежали рядом с записной книжкой, следом располагалось расписание смен, а в глубине прятался непальский нож кукри, подаренный ему во время войны одним из гуркхи
[2], – Кристи всегда держал тут нож на случай, если местные вдруг распояшутся. Оружия лучше кукри и быть не могло. Гуркхи поговаривали, что им можно начисто отрезать врагу голову, а тот будет думать, будто удар прошел мимо, пока не попытается кивнуть.
Пальцы Кристи обхватили рукоять с дарственной надписью и стремительно – настолько, что полковник не успел понять их намерений, пока не стало слишком поздно, – опустили лезвие на запястье второй руки, отделив ее легко и умело. Кровь фонтаном хлынула из раны. Полковник побледнел, отшатнулся, зацепился за вращающееся кресло и крепко приложился о стену маленькой комнатки. Портрет королевы слетел с крючка и разбился.
То, что происходило дальше, походило на страшный сон. Кристи беспомощно наблюдал, как две руки – его собственная и та тварь, что была вдохновительницей этого кошмара, – подняли кукри, точно гигантский топор. Как уцелевшая рука выползла из укрытия между коленями, готовясь к своему освобождению. Как взмахнул и опустился нож. Как разрезало плоть и рассекло кость. Как отделилось запястье. В последний, предсмертный миг он успел заметить трех окровавленных «животных», которые скакали у его ног, пока из обрубков рук хлестало, точно из водопроводных кранов. От жара разлившейся крови на лбу выступил пот, а кишки, напротив, свело от холода.
Спасибо и спокойной ночи, полковник Кристи.
«Оказывается, революция – это легко», – думала Левая, пока троица поднималась по лестнице ЮХА. С каждым часом они становились все сильнее. На первом этаже располагались камеры, и в каждой держали по паре заключенных. Ничего не ведающие тираны спали, а их руки лежали на животах или подушках, закрывали лица или свисали почти до самого пола. Борцы за свободу бесшумно проскальзывали в приоткрытые двери, вскарабкивались на постели и, касаясь пальцами ждущих ладоней, разжигали таившиеся в них обиды, побуждая к мятежу ради новой жизни.