Восьмая личность - читать онлайн книгу. Автор: Максин Мей-Фан Чан cтр.№ 6

Замерев в массивном дверном проеме, она кажется маленькой для своего возраста — ей за двадцать. Короткое красное платье подошло бы девочке не старше десяти. Мы молча стоим, а она оглядывается — не знаю, что она там ищет.

Она опять устремляет взгляд на мой ворот.

Легкий кашель.

— Может быть, ты пройдешь в кабинет? — спрашиваю я.

— Да, извините, — говорит она, одергивая платье.

Стандартная практика предполагает, что ведущим является пациент; это он инициирует диалог, раскрывая и обсуждая то, что в настоящий момент у него на уме. Однако с новыми пациентами я склонен пересаживаться на водительское место. И брать в свои руки терапевтические вожжи. Я применяю что-нибудь очень простое: представляюсь или задаю вопрос о причине, вынудившей их обратиться за лечением. Слезы льются иногда перед тем, как задаются вопросы, и всегда, когда я сажусь на свое место и позволяю чувствам пациента вздохнуть свободно. Здесь нет никаких жестких правил, но я считаю, что это помогает получить хоть какое-то представление о человеке, прежде чем сделать следующий шаг. Сегодня я жду.

Алекса ловит мой взгляд, одергивает платье и выпрямляется. Ее осанка неожиданно становится прямой, а вся она — напряженной и сосредоточенной.

— Я хочу возобновить лечение, — начинает она.

— А ты прекращала?

— Он ушел на пенсию.

— А.

— Я посещала его дважды в неделю в течение четырех лет. Думаю, мы добились немалого. Но потом Джозеф — доктор Эпплбаум — ушел на пенсию. Уехал из Лондона, чтобы больше времени проводить с семьей. У него есть внуки. Он был старым.

— Полагаю, это было тяжело, распрощаться с ним.

— Да. Это…

Я чувствую ее волнение, замечаю, что она замолчала на полуслове. Что у нее приоткрыты губы.

— Это было?.. — подбадриваю ее я.

— Это было тяжело. Болезненно. Я страшно по нему скучала.

Я сажусь чуть боком, опираясь на один подлокотник. Я должен соответствовать образу психиатра: нога на ногу, слабая улыбка, глубокая задумчивость. Между нами стоит коробка с бумажными салфетками.

Она теребит прядь длинных каштановых волос, улыбается, затем передает мне заполненные анкеты — требование для всех новых амбулаторных и стационарных пациентов, начинающих лечение в «Глендауне». Просматривая ее ответы, я обращаю внимание на ее почерк, по-детски неровный, что сигнализирует об остановке в развитии и неуверенности в своей безопасности.

— Вижу, что ты не заполнила раздел о лекарственной терапии, — говорю я.

Пауза.

— Для этого есть причина?

— Я не хочу, чтобы на меня вешали ярлыки. Или приписывали диагноз, — поясняет она.

Хмурясь, я вопросительно смотрю на нее и прошу внести ясность.

— Мне не нравятся ярлыки, — ощетинивается она. — Они ведут к патологизации.

— Понятно.

Менее опытный психиатр приступил бы в этот момент к действию, стал бы сотрясать воздух словами — из страха перед тишиной, нежеланием пациента говорить, что-то недоделать. Но, бросаясь в атаку, психиатр забывает о том, что надо слушать. Он забывает, что речь не о нем и задача не в том, чтобы избавить его от дискомфорта.

Так что я молчу.

Именно в такие моменты происходит все хорошее. В такие моменты эмоции получают встряску и чувства поднимаются на поверхность, давая пациенту время поразмышлять, а психиатру — понаблюдать. Алекса неотрывно смотрит на картину маслом над моей головой — это пейзаж с английской береговой линией.

Она медлит, выражение на ее лице неясное, сложное. Ее взгляд скользит по вздымающимся скалам и кружащим чайкам, по белым бурунам, разбросанным по чернильным водам Дуврского пролива. Мы сидим тихо. Тиканье часов на моем письменном столе звучит громко, как звон колокола. Я вижу, что молчание успокаивает ее, и не делаю ничего, что могло бы нарушить его. Однако меня неожиданно охватывает ощущение одиночества, и я задаюсь вопросом, о чем она там думает, что ее так заинтересовало, почему она утратила внимание к нашему терапевтическому танцу.

«Терпение, — говорю я себе. — Жди».

В конечном итоге она отводит взгляд от картины, но, замечая мой выжидательный взгляд, опускает глаза долу.

Я откашливаюсь.

— Ярлыки могут привести к патологизированию, — говорю я, возвращаясь к ее последнему высказыванию, — но иногда диагноз бывает полезен. Ведь было бы глупостью и даже беспечностью выписывать аспирин при повреждении мозга, бандаж при сломанном запястье или гомеопатию при глубокой депрессии.

Она морщит лоб.

— Я боюсь, что меня неправильно поймут, — говорит она, — что мне наклеят ярлык. Заклеймят каким-нибудь видом сумасшествия.

— Ты считаешь себя сумасшедшей?

Она пожимает плечами.

Я наклоняюсь вперед.

Она откидывается на спинку.

— Сумасшествие — это состояние ума, — говорю я, — такое страшное, что от него хочется убежать. Возможно, ты всегда считала себя сумасшедшей. И сейчас, придя сюда, ты как бы подтверждаешь это, верно? Ты больше не можешь это скрывать. Люди все равно все узнают. В том числе и я. И с этим страхом к тебе приходят стыд и угрызения совести, потому что ты думаешь, будто это твоя вина — что ты сама навлекла на себя все это. Даже если ты не всегда помнишь, что ты на самом деле натворила. Так что в этой ситуации есть два аспекта: весь мир видит, насколько сильно твое сумасшествие, и ты и сама воспринимаешь себя как разрушительное зло. Сама вешаешь на себя ярлык. Клеймишь себя определенным видом сумасшествия.

Она изумленно таращится на меня.

— Я не хочу, чтобы все считали меня чокнутой, — шепчет она.

— Все?

— Ну, в основном мачеха.

Я снова заглядываю в анкету.

— Ты живешь с мачехой… Анной. Какая она?

— Зануда. Все еще обращается со мной как с ребенком.

Ее дыхание учащается.

— Она поселилась у нас вскоре после того, как мама покончила с собой, и стала заботиться обо мне, ну, обо мне и отце… пока он не слинял, не бросил нас. Мне было шестнадцать.

— Он не взял тебя с собой?

— Я ему была не нужна.

Пауза.

— Обидно было?

— Пфф. Я видела, что это неизбежно.

— Как так?

— Ему стало скучно. Я наблюдала, как Анна пытается вернуть его, но чем упорнее она старалась, тем сильнее он презирал ее. А потом он с кем-то познакомился. С кем-то помоложе.

— Я имею в виду, тебе было обидно, что он не взял тебя с собой?

Она пожимает плечами, отмахиваясь от моей попытки добраться до ее чувств.