Глава юрта Матвеевых не мстил. Выставлять себя на посмешище? После того, как Благовещенский на всю столицу объявил, что «оскорбивший женщину недостоин даже плевка»?
За дело прилетело, просто остальные побаивались – кому ж охота в гроб? Или в монастырь… Андрею-то в ответ на его дела и прилетело. Он такое тоже проделывал. Не убивал, уродовал.
А Благовещенский не побоялся.
Так что списал все Матвеев, похоже, Андрей и главе юрта тогда надоел со своими выходками. А, дело житейское.
Но сам факт.
Благовещенский-младший достаточно умен, жесток и крови не боится. А еще за ним стоит император. Может, и стоит прогнуться?
Даже не прогнуться, просто наладить отношения с дочерью?
Можно попробовать.
И князь Горский выпил еще коньяка.
Да, стоит, стоит наладить отношения с Машей. А там авось какая выгода и отломится…
* * *
Александр ехал в госпиталь и улыбался.
Горский неглуп, он все поймет правильно. А там и поверит, что сам принял решение. И порадуется. И Маша порадуется.
Не в отце дело, просто он видел, как раздражала девушку возможность удара в спину. Стоит убрать ее – заранее.
Только бы она выздоровела.
Только бы…
И все у них будет хорошо. Он постарается.
Нет. Не так.
Он – сделает.
Глава 12. Вышел ежик из комы… и попросился обратно
Больно.
Других эмоций у меня не осталось.
Сил нет ни на что.
Красный туман – и боль.
Кажется, боль везде.
Это единственное доступное мне ощущение, она пронизывает мир, она выплескивается за его грани ярко-алыми всполохами, она рвет мое тело на части…
Больно.
Кажется, каждая моя клеточка сейчас помещена в кислоту.
Однажды я вылила раствор себе на руку, слабый, но все равно было больно. Сейчас я тону в этой боли.
Корчиться? Кричать?
Это когда боль не такая сильная. А у меня нет сил даже крикнуть.
Я словно в кошмаре, и он все длится и длится. Не открываются глаза, не разлепляются губы, нет сил шевельнуть даже пальцем… я в аду?
Я – в аду?
Но за что?!
Глупый вопрос, будто не за что?
Чьи-то голоса, но я даже прислушаться к ним не могу. Больно, больно, больно…
К моим губам… у меня есть губы?
Кажется, да. И мне в рот льется нечто восхитительно прохладное и кислое. Я выпиваю все до капли.
Ад?
А там есть такой сервис?
Я помню слово «сервис»?
На этой мысли я улетаю в беспамятство.
* * *
Больно.
Мне все равно жутко больно. Но сейчас я уже могу размышлять.
Я – Маруся.
Или я – Мария Ивановна Горская?
Кто я?
Но в этот раз у меня есть тело. Точно, если бы его не было, оно бы так не болело.
Делаем вывод – я жива.
Открыть глаза? Нет, на это у меня сил нет. Я лежу и прислушиваюсь.
– …она?
– Сегодня лучше.
– Я рад.
Александр.
Сердце у меня забилось часто-часто, и я поняла, что опять проваливаюсь в беспамятство.
Но на этот раз со мной проваливалась твердая уверенность.
Я – Мария Горская.
Я – жива.
* * *
Больно – аж жуть, но это уже не та боль.
Та – накрывала, давила, стирала и уничтожала меня как личность.
Эта… она была. Но я вполне могла с ней справиться.
И попробовала открыть глаза.
Сначала я увидела белые потолок и стены. Потом – окно, за которым ярко зеленела ель. А потом обратила внимание на всю остальную обстановку палаты.
Белая тумбочка, белый стул, и на нем сидит…
– Александр!
Вслух я это не сказала – губы не повиновались. Но какой-то звук у меня все-таки вырвался. Александр открыл глаза, посмотрел на меня – и почти взлетел со стула.
– Маша!!!
Упал рядом с кроватью, схватил мою руку…
Зря.
Боль рванула меня с такой силой, что я опять отключилась.
* * *
В следующий раз я уже открывала глаза осторожнее. Так вот, возьмут – да и угробят от нечаянной радости. А жить-то хочется. Даже если все болит…
В этот раз Благовещенского в палате не было. Рядом со мной, на том же стуле, сидела медсестра, или, как это называлось здесь, сестра милосердия.
Большой головной убор, платок, спадающий на плечи, платье с фартуком… Смотрелось это всяко лучше, чем халат. Но халат гигиеничнее.
Я попробовала что-то хрюкнуть – и сиделка тут же оказалась рядом.
Ей было лет пятьдесят, невысокая, вся какая-то кругленькая, круглые щечки, ямочка на подбородке… что мне лезет в голову?
Не знаю… чушь какая-то.
Но лицо у нее действительно было, как у доброй бабушки. Уютное такое, почти без морщин, с большими голубыми глазами.
– Наша барышня очнулась… ну-ка…
К моим губам поднесли поильник. Я потянула в себя прохладную жидкость и ощутила нечто кисло-сладкое. Хорошо…
– Черничка да чуток бруснички. И медок свойский, липовый…
Я подняла бровь. Не тяжело для желудка?
– Все в порядке будет, мы немножко…
И верно, много я выпить не смогла. Пару глотков, не больше. И то внутри было… неприятно.
– Вас все это время магией поддерживали, вам сейчас время потребуется, чтобы восстановиться.
Вопросительный взгляд – сколько?
– Может, месяца два, может, больше. Вы здесь уж давненько лежите.
СКОЛЬКО?!
Сколько я здесь лежу?!
– Да уж около месяца. Никто и не верил, что вы выживете…
Я выдохнула, успокаиваясь.
Я здесь.
Александр тоже здесь, значит, с моей семьей все в порядке. Но как же задать вопрос?
Тетка оказалась сообразительной и все поняла сама.
– Родные ваши, почитай, каждые два дня приезжают. Свекор со свекровью, братья, детки ваши… оба-двое. Хорошенькие такие… старший – вообще чудо.
Они сюда притащили Нила?!