От коктейля ноги стали не ватными, как опасалась Цвета, а наоборот – резвыми и прыгучими. Но никак не могли договориться, в какую сторону им идти. Цветино мнение, к сожалению, не принималось в расчет. Поэтому шли в обнимку, как было предсказано. Эдо хоть и корчил глупые рожи, пытаясь прикинуться пьяным, но пер ее в нужном направлении, как паровоз. Правда, песен они все-таки не орали, чего не было, того не было. Это его пророчество не сбылось.
Когда они шли по мосту Короля Миндаугаса и синий свет сиял так ослепительно ярко, что у Цветы, как всегда за пару сотен метров до цели, начала ныть голова, Эдо заорал во весь голос: «Вижу Маяк!» – подпрыгнул, схватил ее в охапку и закружил, почти не оторвав от земли; в результате получился какой-то ужасающий танец – так, наверное, пытались бы воспроизвести вальс однажды увидевшие его дикари.
Цвета решила, это коктейль на него наконец-то подействовал. С большим опозданием, зато сразу как три, или даже пять. Ну, удивляться тут особенно нечему. У Эдо Ланга все не как у людей.
Однако вырваться из его объятий шансов не было, уж схватил, так схватил. Поэтому на Маяк они вперлись, условно вальсируя и хохоча так, что оконные стекла звенели, а Тони Куртейн спросил откуда-то сверху:
– Эй, вы там охренели совсем?
– Да! – громко крикнул Эдо. И, к величайшему Цветиному облегчению, наконец-то ее отпустил. Сказал:
– Прости, дорогая. Я совершенно точно не лучший танцор во Вселенной. Но думаю, что и не худший. Самый худший оттоптал бы тебе ноги и уронил бы пару раз на пол, а ты вроде цела.
– Вроде, – вздохнула Цвета.
А Тони Куртейн, наконец примчавшийся к ним по лестнице, застыл, как вкопанный. И восхищенно присвистнул:
– Охренеть, ты пришел на Маяк!
– Это она пришла, а я просто примазался, – ответил Эдо. – Но есть и хорошие новости. Когда мы шли через мост, я своими глазами увидел свет Маяка.
– Охренеть, – повторил Тони Куртейн.
А Цвета промолчала, но тоже подумала: «Охренеть».
Теперь она вспомнила, что Эдо после всего, что с ним на Другой Стороне случилось, не видит свет Маяка. Не то чтобы он ей с утра до ночи на свою горькую долю жаловался, но не делал тайны из того, что он теперь технически, то есть физически – человек Другой Стороны, со всеми вытекающими последствиями. Просто этот факт настолько не сочетается с впечатлением, которое он производит, что совершенно не удерживается в голове.
– Так вот почему ты плясал, – наконец сказала она.
– Ну да, – улыбнулся Эдо. – Увидел свет Маяка и на радостях потерял то немногое, что к тому моменту оставалось от моей головы. Ничего так мы с тобой на Маяк прогулялись. Даже не ожидал такого эффекта. Рассчитывал, максимум, что с тобой в обнимку на халяву пройду, а оно вон как вышло. Теперь всегда буду при всяком удобном случае цинично использовать в своих интересах беззащитных женщин и просто друзей.
– То есть это я тебя сюда провожала, – заключила Цвета. – А всю дорогу была совершенно уверена, что ты меня.
– Только не говорите, что вам после всех этих переживаний немедленно надо выпить все мои запасы спиртного, а потом снова сплясать, – сурово сказал Тони Куртейн.
Цвета, которая не была с ним близко знакома и до сих пор побаивалась, потому что много слышала о тяжелом характере смотрителя Маяка, уже приготовилась извиняться: «Что вы, мне бы и в голову не пришло!»
– Потому что я и сам знаю, что надо, – добавил Тони Куртейн, отвернулся к буфету и рылся в нем так долго, словно выбирал одну бутылку из многих тысяч. Хотя ясно, что столько не влезет в буфет.
10. Зеленые глаза
Состав и пропорции:
водка – 30 мл;
ликер «Blue Curaçao» – 20 мл;
апельсиновый сок – 40 мл;
лаймовый сироп – 10 мл;
лед.
В бокал «сауэр» (sour glass) положить несколько кубиков льда и поочередно налить все перечисленные ингредиенты.
Я, Тони, Тони и я
– Сам не знаю, чего хочу, – говорит Тони. – Утром думал, хватит с меня вечеринок, надоело ежедневно готовить, вечность не рисовал. Ну и вроде вышло по-моему – сижу тут с тобой, рисую. Но дергаюсь. Все время кошусь на дверь – это как вообще? Что, действительно никто не придет? И ведь заранее знаю, если кто-то сейчас заявится и потребует супа, расстроюсь, что не дали нормально порисовать. С учетом того, что мое желание тут закон, получается полная хренота. Страшно представить, сколько постоянных клиентов остановились на полпути – ай, да ну его, не сегодня! – и почесали обратно. Но по дороге засомневались: а может все-таки к Тони? Там небось пироги. А потом: ой, ну нет, надоело! Так и бродят весь вечер туда-сюда. Ладно те, кому кафе только снится, но ведь и наяву у многих та же беда.
Тони хмурится и одновременно почти смеется, разводит руками, в одной из которых кисть, и чертова зеленая краска неповторимого оттенка соседских заборов нашего с ним общего детства брызжет во все стороны. Особенно почему-то в ту, где я.
– Спасибо, – кротко говорю я. – До сих пор я был недостаточно разноцветный. Делал вид, будто все со мной все в порядке, а сам втайне мучился. Пил горькую, ночами не спал. А теперь – ну, хотя бы с зеленым носом. Для начала совсем неплохо. Красиво ты меня разукрасил. Затем и нужны друзья.
– Да нормальный у тебя нос, не зеленый, – теперь Тони все-таки больше почти смеется, чем хмурится. – Только на штаны немного попало, извини. Я плохо старался. Но дело-то поправимое. Весь вечер у нас впереди.
И вечер, и вечность, впереди, позади, по бокам, сверху и снизу, всюду вокруг, – думаю я, но не говорю, конечно. Некоторым лирическим мыслям лучше оставаться невысказанными, они мгновенно глупеют, стоит их сформулировать вслух.
Но Тони сам говорит:
– И вечер, и вечность. Отлично мы с тобой устроились, дорогой друг. Это, конечно, тебе спасибо. С меня теперь в этой вечности каждый миг причитается. Без тебя ничего бы не было. Круто ты мою пиццерию заколдовал.
– Ну так без тебя тоже ничего бы не было, – отвечаю. – Хоть обколдуйся, ничего не получится, если некого заколдовать. Не будет чуда, когда ему не с кем случиться. Магия – всегда диалог. Так что, по справедливости, с меня теперь тоже каждый миг причитается. Правда, прямо сейчас с меня особо нечего взять. Какой-то я нынче вызывающе бесполезный, еще и без зеленого носа. Хочешь, за хлебом схожу?
Тони смотрит на меня с таким интересом, словно я предложил подарить ему власть над миром; впрочем, вру, за подобное предложение он бы, пожалуй, табуретом в меня запустил.
– А давай! – наконец говорит он. – Только тогда еще и за сыром. Воображаемым у нас холодильник забит, но сейчас бы кусок обычного маасдама на настоящий хлеб положить.