«Всего еси исполнена земля русская…». Личности и ментальность русского средневековья. Очерки - читать онлайн книгу. Автор: Антон Горский cтр.№ 23

Во второй половине XI в. появляются факты, когда в ситуации, которая в более раннюю эпоху почти наверняка разрешилась бы убийством, такового не происходит.

В 1067 г. сыновья Ярослава Изяслав, Святослав и Всеволод вели войну с полоцким князем Всеславом Брячиславичем. Они пригласили Всеслава на переговоры, поклявшись на кресте, что не причинят ему вреда. Тем не менее, Всеслав, явившись к Ярославичам, был схвачен. Ситуация полностью аналогична той, что имела место в 978 г. во время борьбы Владимира с Ярополком. Но Всеслава не убивают, а «всего лишь» заключают в поруб в Киеве ^[250]. Вероломство Ярославичей очевидно, однако, в отличие от своего деда, они не идут на убийство.

Год спустя в условиях половецкого вторжения на Русь в Киеве вспыхивает восстание против Ярославичей, не сумевших организовать отпор врагу. В ходе него возникает опасность, что восставшие выпустят из поруба Всеслава и провозгласят его киевским князем (что в конце концов и произошло). Приближенные Изяслава Ярославина советуют князю: «Посли ко Всеславу, атъ призвавше лестью ко оконцю, пронзуть и мечемъ». Но и в такой ситуации киевский князь не решается совершить убийство: «и не послуша сего князѣ» ^[251].

В конце 1073 — начале 1074 г. ^[252] киевский боярин Янь Вышатич, собирая дань в Ростовской волости по поручению князя Святослава Ярославича, оказался вынужден подавлять восстание, во главе которого стояли два языческих волхва, убивавших «лучших жен» местной знати. Предводители восстания были схвачены. Янь сначала провел с ними беседу по вероисповедальному вопросу, затем повез вниз по Шексне от Белоозера до устья, подверг пыткам. Волхвы утверждали, что судить их может только князь Святослав (чьими смердами они являлись): «Нама стати пред Святославом, а ты не можешь створити ничтоже». Янь в конце концов прямо объявил, что хочет убить мятежников: «Аще ваю пущю, то зло ми будет от Бога, аще вас погублю, то мзда ми будеть». Но вместо того чтобы приказать сделать это своим дружинникам, он обратился к представителям местной знати — родственникам убитых женщин, со словами: «Мстите своих», т. е. предложил им осуществить кровную месть ^[253]. Янь явно не считал себя вправе убить волхвов без княжеской санкции, хотя столь видный боярин наверняка имел полномочия осуществлять судебные функции на территории, с которой он собирал дань. Но смертная казнь законом не предусмотрена, и Яню пришлось бы взять на себя грех убийства. Этого он не решается сделать, несмотря на то, что волхвы — язычники; главное, что они подданные русского князя, следовательно, христианин не может их убить ^[254]. В результате язычники (или, по меньшей мере, новообращенные христиане, не изжившие языческих представлений, какими были местные жители) убивают язычников, а христианин Янь не нарушает закона и не совершает греха.

В 1097 г. волынский князь Давыд Игоревич в сговоре с киевским князем Святополком Изяславичем вероломно захватывает князя Василька Ростиславича Теребовльского, заподозренного в заговоре. Ситуация повторяет события 978 и 1067 гг., и вновь, как и в 1067 г., об убийстве речь не идет: Василько подвергается ослеплению и держится в заточении ^[255].

Как видим, для периода со второй половины XI в., когда рассказы об убийствах принадлежат авторам-современникам событий, в них прослеживается определенное и, в общем, не несущее в себе ничего неожиданного отношение: христианин не может убивать христианина (и даже язычника, если он подданный Руси), убийство же язычником язычника — нормальное явление. Казалось бы, того же следует ожидать в повествованиях об убийствах прежних времен, но оказывается, что это не совсем так. Убийства язычниками язычников подаются действительно без осуждения (даже с оправданием), в т. ч. и в случаях, когда убийцей был человек, позже принявший христианство (Ольга, Владимир). Но с убийствами христиан христианами дело обстоит иначе: если Святополк получает крайнюю степень осуждения, то убийства, совершенные Ярославом, подаются в том же тоне, что и аналогичные деяния князей-язычников. Объяснений такого диссонанса тем, что Святополк совершил не просто убийство, а братоубийство, а жертвы Ярослава не были людьми княжеского достоинства, или тем, что Ярослав — положительный герой летописца, явно недостаточно: во второй половине XI в. осуждаются убийства не только князя, но и простых монахов, христианин не считает себя вправе убить даже мятежников-смердов, к тому же язычников (а жертвы Ярослава принадлежали к высшей знати); рассказывая о деяниях Ярослава, летописец не делает попытки затушевать очевидное вероломство князя, т. е. явно воспринимает его действия как нормальные, хотя Ярослав ведет себя как язычник.

В связи с этим следует обратить внимание на хронологическое совпадение трех вещей. В третьей четверти XI в. происходит отмена кровной мести, т. е. законодательно закрепленного права на убийство ^[256]. К этому же, скорее всего, периоду относится канонизация Бориса и Глеба. Наконец, именно с третьей четверти XI в. прослеживаются факты отказа от убийства у людей, в целом отнюдь не склонных к воздержанию от насилия. Все это позволяет предполагать, что именно середина — третья четверть XI столетия были в древнерусском обществе временем активного осмысления заповеди, запрещающей убийство. В сфере законодательства это проявилось в отмене кровной мести, в общественной мысли — в христианском осмыслении трагедии Бориса и Глеба. Другие же убийства той же эпохи (начала XI в.) такому осмыслению не подверглись, и о них говорится в источниках так, как они воспринимались современниками — людьми начала XI столетия; это восприятие, по-видимому, еще не отличалось от языческого.

Сложившееся ко второй половине XI в. отношение к убийству сохранялось на протяжении XII — начала XIII столетия. Что касается убиений князей, то в этот период известны три подобных случая. В 1147 г. сведенный годом ранее с киевского стола и постриженный в монахи князь Игорь Ольгович был растерзан толпой киевлян, возмущенных вестью, что родственники Игоря (черниговские князья) якобы задумали захватить и убить их князя Изяслава Мстиславича ^[257]; в 1174 г. владимиро-суздальский князь Андрей Боголюбский пал жертвой заговора своих приближенных ^[258]; в 1217 г. рязанские князья Глеб и Константин Владимировичи перебили в Исадах шестерых своих родичей ^[259]. Отношение современников во всех случаях было сочувственным к жертвам и осуждающим к убийцам. Об убийствах Игоря Ольговича и Андрея Боголюбского были созданы пространные повести (Повесть о убиении Андрея известна в двух редакциях), оба князя были причислены к лику святых ^[260]. Преступлению рязанских князей была также посвящена специальная летописная повесть ^[261].