Внезапно глаза Мали поднимаются к небу. Среди миллиона звезд, усеявших его, одна самая яркая и большая звезда глядит на нее светло и радостно, мигая, прямо вниз на нее глядит, Малю.
– Звездочка, милая, хорошая звездочка, – шепчет арфистка, – ты знаешь, где находится сейчас Младенец-Боженька. Отведи к нему туда бедную Малю. Она голодна и устала. Она не может бродить больше по улицам. Ты знаешь, милая звездочка, куда меня нужно отвести!
А голова девочки кружится все больше, все сильнее от голода и усталости. И сильнее звон у нее в ушах и мучительно подгибаются усталые ноги…
* * *
Что это?
Улыбается звездочка, кивает с небес и протягивает лучи свои Мале. Потом скользит, опускается вниз… Вот она ниже, еще ниже… Вот остановилась чуть повыше головы Мали, перед лицом девочки, и как будто манит ее к себе.
– Идем, Маля, идем! – точно слышит маленькая арфистка ее призывный голос. И скользят неверно вперед измученные, усталые Малины ноги. Идут обе… Одна продвигается вперед – это звездочка. Маленькая арфистка немного позади – за нею Маля двигается словно во сне… В каком-то полузабытьи шагает девочка.
Вот незнакомый дом перед нею. Широко раскрыты настежь двери. Устланная коврами широкая лестница и огромная полутемная зала… Кто-то движется в ней, шумит стульями, шепчется чуть слышно. И вдруг все исчезает из глаз Мали! И зала, и люди, двигающиеся в темноте… Все исчезло, кроме путеводной звездочки перед глазами арфистки. Маля смотрит и не верит глазам своим…
Перед нею вифлеемская пещера… С просветленным, радостным лицом склонилась молодая прекрасная Богоматерь над яслями, в которых лежит крошечный Младенец. И старец Иосиф тут же: стоит и любуется Божественным Дитятей… А кругом них теснятся ангелы, белокурые и темноволосые, с детскими милыми личиками, и все они поют хором радостную и мелодичную песнь.
Эта песнь показалась до того красивой Мале, что руки ее сами собой коснулись струн золотой арфы и она заиграла чудесную мелодию, аккомпанируя маленьким ангелочкам. Потом незаметно стала сама вторить им своим тоненьким звонким голосом, запела, обратившись лицом к Божественному Младенцу, лежащему в яслях. И песнь ее звучала, как молитва. И струны арфы вторили ей.
Маля просила маленького Боженьку, чтобы Он призрел ее, не дал бы ей погибнуть. Она голодна и одинока, бедная маленькая Маля, и жизнь ее со смерти мамы также одинока и грустна!
Голосок девочки звенит и переливается, и золотые струны арфы звенят и переливаются вместе с ним.
И крупные слезинки выкатились из глаз Мали и повисли на ее длинных ресничках.
Потом все исчезло как-то сразу… И вифлеемская пещера, и ясли с Божественным Младенцем, и Богоматерь, и ангелочки.
Точно какой-то занавес задернулся перед глазами Мали, и в зале стало сразу светло.
Зала была полна народу, взрослыми и детьми всех возрастов, одетых одинаково в серые платья и пестрые передники. Детей было много-много, гораздо больше, нежели взрослых! Но что это были за дети, Маля не знала.
* * *
Когда Маля очнулась и пришла в себя от охватившего ее изумления, она увидела нарядную гостиную с пылающим камином, красивую молодую даму и мальчика, приблизительно одного с нею, Малею, возраста, с сочувствием и лаской глядевших на нее.
Смутно помнит, как во сне, Маля, что красивая дама привела ее сюда из большой залы, усадила на стуле и попросила сыграть ей что-нибудь на арфе. И Маля играла и пела, а красивая дама и мальчик слушали ее с большим вниманием и улыбались ей сочувственной, доброй улыбкой.
– Хорошо, девочка, хорошо! – кивая головою, говорила ей дама. – Ты прекрасно играешь, и у тебя премиленький голосок.
Ты останешься с нами, будешь учиться играть и петь серьезно, и в то же время проходить и другие науки. А теперь пойдем в столовую. Я велю накормить тебя и переодеть. Ты, вероятно, голодна?
Но нет, Маля уже не чувствовала голода. Ей хотелось еще и еще повидать маленького Боженьку в яслях, и она робко заикнулась об этом красивой даме.
– Теперь живые картины уже кончились, моя девочка, – ласково отвечала ей та и погладила по головке маленькую арфистку, – теперь приютские детки будут разбирать елку и смотреть волшебный фонарь.
Так вот что это было! Живая картина в честь Рождества Христова!.. Живая картина в детском приюте!
А она, Маля, приняла Младенца, лежащего в яслях, за Живого Боженьку Христа!..
И все-таки она счастлива, Маля! С того рождественского сочельника ей не надо ходить по дворам, как раньше. Ее приняли в приют (красивая дама, приласкавшая ее, оказалась главною попечительницею приюта). Маля теперь ведет новую, довольную и счастливую жизнь. Работая наравне с девочками, воспитанницами приюта, она в свободные часы под руководством учительницы занимается уроками пения и игры на арфе.
У нее большие способности к музыке, и попечительница обещала девочке заняться ее карьерой и поместить ее в одну из лучших музыкальных школ.
И звездочка Малиного счастья разгорается с того памятного сочельника все ярче и ярче с каждым днем.
Привидение
Рассказ
Все разъехались на рождественские каникулы. Нас оставалось четверо воспитанниц четвертого класса: красивая, серьезная, не по летам тихая и не по летам печальная Люда Влассовская, у которой в этом году умерли мать и маленький братишка; смуглая, черноглазая цыганка Кира Дергунова; розовая хохотушка Бельская и я, ваша покорная слуга Мария Запольская, по прозвищу Краснушка, по наклонностям казак, огненно-рыжая, отчаянно шаловливая, не признающая никакой узды.
Разъехались те институтки, что жили за городом, иногородние двадцать второго, городские – в сочельник, то есть сегодня после завтрака.
Институт опустел. Младшие классы находились в другом коридоре, очень далеко от нас; старшие воспитанницы не обращали на нас никакого внимания, как на «четвертушек», «ни то ни се», как нас называли наши постоянные враги «третьи», считавшие себя значительно старше нас. Нам не оставалось ничего делать, как слоняться из угла в угол по опустевшим коридорам, зале и библиотеке.
С великим облегчением вздохнули мы, когда раздался дребезжащий звонок, призывающий нас к молитве и чаю.
Лениво отпили мы чай, лениво поплелись в спальню, лениво разделись и улеглись по постелям.
Классная дама, или иная синявка, мечтавшая о завтрашнем праздничном отпуске, понадеялась на наше благонравие и ушла к себе спать.
С ее уходом на мгновенье воцарилась полная тишина. Вдруг Кира Дергунова, неожиданно вскочив со своей постели, очутилась около меня.
– Ты не спишь, Краснушка? Мне страшно, – прошептала она, усаживаясь в ногах моей кровати.
– Чего ты! Вот глупенькая!
– A ты разве не боишься?
– Ну, вот еще! И чего мне бояться, смешная!