Лишь краткий миг земной мы все прекрасны - читать онлайн книгу. Автор: Оушен Вуонг cтр.№ 17

Я люблю и ненавижу твои изувеченные руки за то, чем они никогда не станут.

Воскресенье. Мне десять. Ты открыла дверь салона, и сразу же запах ацетона от вчерашнего маникюра ударил мне в нос. Однако вскоре нос привык, как всегда. Хотя ты не владелица салона, по воскресеньям, в самые долгие дни недели, ты оставалась за главную. Ты включила свет, воткнула вилки кресел для педикюра в розетки, вода забурлила в трубах под сиденьями, а я пошел в комнату отдыха заварить растворимый кофе.

Не глядя на меня, ты произнесла мое имя; я подошел к двери, открыл ее и повернул табличку «Открыто» лицевой стороной на улицу.

В этот момент я увидел ее. Около семидесяти лет, ветер сдувал седые волосы на худое лицо, опустошенный взгляд синих глаз — так смотрят люди, которые шли куда-то, прошли мимо своего пункта назначения, но все равно идут дальше. Дама поглядела сквозь стекло, сжимая обеими руками сумочку из крокодиловой кожи винного цвета. Я открыл дверь, и она зашла, слегка прихрамывая. Ветер сдул оливковый шарф, и он свисал с плеча, подметая пол. Ты встала, улыбнулась и по-английски спросила:

— Чем я могу вам помочь?

— Педикюр, пожалуйста.

Голос у гостьи тонкий, прерывающийся. Я помог ей снять пальто, повесил его на вешалку и проводил ее к креслу, а ты тем временем включила гидромассаж в ванночке для ног и высыпала в воду соли и сольвенты. Комнату наполнил синтетический запах лаванды. Я поддержал гостью за руку и помог ей сесть. От нее пахло высохшим потом и сладким дешевым парфюмом. Ее запястье дрогнуло в моей руке, когда она опустилась на сиденье. Дама выглядела более хрупкой, чем казалось на первый взгляд. Откинувшись на спинку кресла, она посмотрела на меня. Я не слышал ее голоса из-за гула гидромассажа, но по губам понял, что она поблагодарила меня.

Когда напор воды стих, она нагрелась и приобрела изумрудно-зеленый цвет с белыми бликами, ты попросила клиентку опустить ноги в воду.

Она не шевельнулась. Глаза ее были закрыты.

— Мэм, — окликнула ты. Обычно в салоне гудели голоса, играла музыка, по телевизору передавали шоу Опры Уинфри, а теперь повисла тишина. Только лампочки гудели под потолком. Мгновение спустя гостья открыла влажные синие глаза с розовыми веками, согнулась и принялась подворачивать правую брючину. Я отступил. Под тобой скрипнул табурет, ты не сводила глаз с пальцев клиентки. Бледные вены подрагивали у нее на руках. Кожа лоснилась, будто покрытая глазурью. Дама протянула руку, взяла себя за лодыжку и резким движением отделила голень от коленного сустава.

Протез.

На конце большой берцовой кости торчала культя, коричневатая, гладкая и округлая, как горбушка багета — или с чем обычно сравнивают ампутированную ногу. Я посмотрел на тебя, ожидая ответа. Не вымолвив ни слова, ты достала пемзу и принялась тереть здоровую стопу клиентки, сморщенный бугорок на культе подрагивал от твоих движений. Дама поставила рядом с креслом протез и обхватила его за икру, потом откинулась на спинку кресла и вздохнула. «Спасибо», — чуть громче сказала она, обращаясь к твоей макушке.

Я уселся на ковер и стал ждать, когда ты попросишь полотенце из нагревателя. Пока ты делала клиентке педикюр, она наклоняла голову то в одну сторону, то в другую, прикрыв глаза. Ты стала массировать икроножную мышцу, и дама застонала от облегчения.

Ты закончила и повернулась ко мне, но клиентка подалась вперед и указала на правую ногу: культя висела в воздухе над ванночкой с водой.

— Не затруднит ли вас, — обратилась она к тебе и кашлянула, прикрыв рот рукой, — помассировать и эту ногу? Если можно.

Она умолкла, сначала посмотрела в окно, потом опустила взгляд на колени.

И опять без единого слова ты почти незаметно повернулась к ее правой ноге, в меру ласково провела рукой по культе, потом набрала в ладонь теплой воды и полила ее, струйки перекрещивались, стекая по гладкой коже. Вода капала. Когда ты почти целиком смыла пену, клиентка тихо, с мольбой в голосе попросила тебя массировать пониже.

— Цена ведь будет такая же, — объяснила она. — Я до сих пор чувствую свою ногу. Это нелепо, но я ее чувствую. Правда.

Ты замерла, по лицу пробежала тень.

Морщинки в уголках твоих глаз стали чуть четче, ты обхватила пальцами воздух там, где должна была быть икроножная мышца клиентки, и стала массировать, как настоящую. Потом ты перешла на ее невидимую ступню, потерла костлявую плюсну, другой рукой обхватила пятку, пощипала ахилл, растянула плотные сухожилия под щиколоткой.

Когда ты снова повернулась ко мне, я принес полотенце. Без единого слова ты промокнула призрачную ногу; твое тело все помнило, ты машинально делала знакомые движения, обнажая то, чего больше не было, подобно дирижеру, который, взмахивая палочкой, делает музыку более осязаемой.

Нога высушена; клиентка пристегнула протез, расправила брюки и поднялась. Я подал ей пальто. Ты пошла к стойке администратора, но дама остановила тебя и вложила в ладонь сложенную стодолларовую купюру.

— Да хранит вас бог, — сказала она, опустив взгляд, и заковыляла к выходу, колокольчик над дверью звякнул дважды, дверь закрылась.

Лицо Бена Франклина потемнело в твоей влажной ладони; ты сунула банкноту не в кассу, а в лифчик, и поправила прическу.

Тем вечером ты легла ничком на пол, зарылась лицом в подушку и попросила почесать тебе спину. Я встал на колени возле тебя, скатал черную футболку к плечам и расстегнул бюстгальтер. Я делал это сто раз, поэтому руки двигались машинально. Застежки упали по обе стороны от тебя, ты сняла лифчик и отбросила его в сторону. Под тяжестью пота, скопившегося за день работы, он упал на пол с глухим звуком, как если бы бросили коленный бандаж.

От тебя пахло салонными химикатами. Я достал из кармана монету в двадцать пять центов и опустил ее в банку с мазью «Викс ВапоРаб». Свежий запах эвкалипта наполнил комнату, ты начала расслабляться. Я зачерпнул жирную мазь монетой, сдвинул горошину тебе на спину и стал растирать вдоль позвоночника. Когда кожа заблестела, я положил четвертак на основание шеи и провел им, вдоль лопаток. Я все тер и тер твою спину крепкими равномерными движениями, как ты учила, пока на белой плоти не проступили красновато-коричневые полосы; они темнели, покрываясь пунцовыми точками, будто у тебя появились новые ребра, более темные. Из тела выходили все плохие вибрации. Ты исцелялась благодаря тому, что я заботливо оставлял у тебя на теле синяки.

Я опять вспоминаю Барта. Похоронив свою родительницу, он пишет: «Писатель — это человек, играющий с телом собственной матери, чтобы возвысить и украсить его».

Вот бы это было правдой!

Но даже теперь, когда я пишу это письмо, твое физическое тело не слушается. В этих строчках я кладу ладони тебе на спину и вижу, насколько моя кожа темнее на контрасте с неизменной белизной твоей. Вот складки у тебя на талии и бедрах, я разминаю узлы, косточки вдоль позвоночника, ряд шариков, которые не переведет ни одно молчание. Даже спустя столько лет меня поражает, насколько моя кожа не похожа на твою. Ее можно сравнить с белым листом; я беру ручку и двигаюсь в этом пространственном поле, стараюсь действовать согласно его законам, не замарать его. Но я пишу, а значит, порчу лист. Меняю, украшаю и сохраняю одновременно.