Лишь краткий миг земной мы все прекрасны - читать онлайн книгу. Автор: Оушен Вуонг cтр.№ 11

Однажды ночью, спустя два месяца после знакомства, Лан с Полом отсиживались в одноместном номере в Сайгоне. В столицу ворвались северовьетнамские войска, началось печально известное Тетское наступление ^[19]. Всю ночь Лан пролежала в постели в позе эмбриона, прижавшись спиной к Полу, а он не сводил свой табельный пистолет калибра 9 мм с двери, за которой город разрывался от воя сирен и минометного огня.

Хотя сейчас три часа ночи, от абажура такой свет, словно мы наблюдаем последние минуты зловещего заката. Электрическая лампочка гудит, Пол и я замечаем друг друга через дверной проем. Он вытирает глаза ладонью и машет мне. Он кладет фотографию в нагрудный карман и надевает очки, медленно мигая. Я сажусь в кресло из вишневого дерева рядом с ним.

— Что с тобой, дедушка? — говорю я, все еще в полусне. Его улыбка больше похожа на гримасу. Я говорю, что лучше пойду спать, все равно еще рано, но Пол качает головой.

— Все хорошо. — Он шмыгает носом и выпрямляется в кресле, улыбка сходит с лица. — Просто… Никак не выкину из головы песенку, которую ты пел сегодня. Называется… — Пол прищуривается, глядя на пол.

— «Ка чу», — отвечаю я. — Это народная песня, бабушка часто пела ее.

— Верно, — Пол энергично кивает. — «Ка чу». Я лежал в темноте, и, клянусь тебе, она звучала как наяву. Давненько я не слышал эту мелодию. — Дед переводит на меня вопросительный взгляд, а потом снова опускает глаза. — Видимо, я схожу с ума.

Тем вечером после ужина я спел для Пола пару народных песен. Он спросил, чему я научился в школе, но летние каникулы уже начались, и я не смог припомнить ровным счетом ничего из школьной программы, поэтому спел несколько песен, которым меня научила Лан. Я старался как мог, выводя мелодию любимой бабушкиной колыбельной. Изначально эту песню исполняла Хан Ли ^[20]. В ней поется о женщине, которая бродит по усыпанным трупами лесистым холмам и заглядывает в лицо умершим. В припеве она спрашивает: «Кто? Кто из вас моя сестра?»

Мам, ты помнишь, как Лан ни с того ни с сего заводила эту песню? Помнишь, как на дне рождения у моего друга Джуниора она опять запела ее, раскрасневшись, как говяжий стейк, всего от одного пива? Ты легонько потрясла бабушку за плечо и попросила замолчать, но она все пела, закрыв глаза и раскачиваясь из стороны в сторону. Какое счастье, что Джуниор и его родные не знают вьетнамского! Они решили, что у бабушки не все дома и она опять что-то бормочет. Но мы с тобой все слышали. Твой кусок ананасового торта так и остался нетронутым, зазвенели бокалы, а Лан все заваливала нас новыми трупами.

Посреди тарелок, перепачканных соусом от запеченных зити ^[21], я спел ту самую песню для Пола. Я допел, он похлопал мне, мы вымыли посуду. Я и забыл, что дедушка тоже знает вьетнамский — он кое-чему научился во время войны.

— Прости меня, — говорю я, глядя, как красный свет лампы тонет в дедушкиных глазах. — Все равно это глупая песня.

Снаружи ветер запутался в кленах; омытые листья забились о вагонку, которой были обшиты стены дома. «Дедушка, давай выпьем кофе или еще чего-нибудь».

— Давай. — Пол замирает, о чем-то задумывается, потом встает. — Только тапки надену. По утрам я всегда мерзну. Клянусь тебе, что-то со мной не так. Старею. Жар тела концентрируется в центре, и однажды ноги становятся холодными, как лед.

Он хочет рассмеяться, но вместо этого трет подбородок, поднимает руку, словно собирается ударить кого-то перед собой; раздается щелчок, лампа гаснет, и комната погружается в пурпурную тишину. Из тени слышится дедушкин голос:

— Я рад, что ты приехал, Волчонок.

— Почему его называют черным? — спросила ты несколькими неделями раньше. Мы были в Хартфорде, по телевизору показывали Тайгера Вудса. Прищурившись, ты посмотрела на белый мяч для гольфа на подставке-ти. — Мать у него из Тайваня, я видела ее лицо, а его называют черным. Тогда уж он должен быть наполовину желтым. — Ты сложила пополам упаковку «Доритос» ^[22] и сунула ее под мышку. — Разве не так? — склонив голову набок, ты дожидалась моего ответа.

Когда я сказал тебе, что не знаю, ты подняла брови.

— Что значит не знаешь? — Ты схватила пульт и прибавила громкость. — Послушай внимательно и скажи, почему этого спортсмена не называют тайваньцем, — велела ты, проведя рукой по волосам. Взглядом ты следила за Вудсом, он прохаживался по экрану туда-сюда, то и дело садясь на корточки, чтобы прицелиться. Комментатор ни слова не сказал о происхождении гольфиста, и ответ на твой вопрос так и не прозвучал. Ты вытянула прядь волос перед глазами и внимательно осмотрела ее.

— Нужно купить больше бигуди. — Лан сидела на полу возле нас и чистила яблоко. Не поднимая глаз от работы, она сказала: — Этот парень не похож на тайваньца. По мне, он из Пуэрто-Рико. — Ты посмотрела на меня, откинулась на спинку стула, вздохнула и немного погодя добавила: — Трава на другом берегу всегда зеленее. — Потом переключила на другой канал.

Приехав в Америку в 1990-м, мы сразу узнали о цвете все и в то же время не знали о нем ничего. Стоило нам перешагнуть порог двухкомнатной квартиры на Франклин-авеню, в квартале, где жили в основном латиноамериканцы, как представление о цвете — в том числе и цвете нашей кожи — изменилось. Во Вьетнаме Лан считали темнокожей, теперь ее кожа оказалась светлее. Ну а тебя, мама, до сих пор принимают за белую, как тогда, в магазине «Сирс». Блондинка-продавщица наклонилась, потрепала меня по голове и спросила тебя:

— Он ваш или приемный?

Когда ты, запинаясь и опустив голову, стала сбивчиво отвечать на скудном английском, продавщица поняла, что ошиблась. Пусть ты и выглядела как американка, язык выдавал тебя. Похоже, что в Америке без английского тебя не примут.

— Нет, мадам, — ответил я продавщице на правильном английском. — Это моя мама. Я вылез у нее из задницы и очень ее люблю. Мне семь. На будущий год будет восемь. Дела у меня хорошо. Чувствую себя неплохо, а вы? С Рождеством и с Новым годом!

Я выдал ей ровно восемьдесят процентов того, что мог сказать по-английски на тот момент, и весь дрожал от восторга, осыпая ее словами.

Как многие вьетнамские матери, ты считала неприличным говорить с сыном о женских гениталиях, поэтому, рассказывая мне о том, откуда берутся дети, ты всегда описывала это так, будто я вылез из твоего ануса. Ты игриво хлопала меня по голове и приговаривала: «Эта башка чуть не порвала мне зад!»