Филэллин - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Абрамович Юзефович cтр.№ 63

Надгробия обеих амазонок давно исчезли, как и сами Итонийские ворота. Город съежился; древние стены, сохранись они до наших дней, сделались бы ему велики, как старику – его же одежда, которую он носил мужчиной в расцвете сил. Построенные турками и наскоро отремонтированные Макрияннисом укрепления примыкают к Акрополю со стороны Колонаки, как греки называют Одеон, но мы свернули с дороги, не дойдя до них. Я знал, что Акрополь окружают голые холмы, но кое-где между ними вклинивается кустарник. Здесь было именно такое место; гуськом, в затылок друг другу, мы потянулись по нескольким узким тропинкам в маквисе. Они то сходились, то расходились, но все вели в одном направлении. Мосцепанов шел впереди меня, я натыкался на него, когда он останавливался, нашаривая ногами неровности тропы или выползшие на нее корни. С его ногой передвигаться в темноте по такой местности, да еще и с поклажей, было нелегко, но жалоб от него я не слышал. Мешок с порохом он нес за спиной, на правом плече висело ружье, на левом – холщовая торба с нашим общим запасом еды и вина. Она служила мне путеводным маяком, как олененку ночью – белый зад оленихи-матери.

Тропа всё круче забирала в гору. Кустарник опять исчез; усеявшие склон камни вынуждали каждого самому выбирать путь. Сигнальные огни на Акрополе сместились ближе к центру небосвода – так вращение земли смещает взошедшие с вечера созвездия. В какой-то момент, задрав голову, я не увидел одного из них и понял, что он не сошелся со вторым, а скрылся за краем скалы. Ее основание выросло передо мной внезапно. Примерно на уровне моего роста утес растворялся во мраке, но его головокружительная высота угадывалась по мощи подножия. В древности отсюда бросались самоубийцы.

Передние начали замедлять шаги. В вышине замелькали огни факелов. Осажденные заметили наше появление, но каким образом они поднимут к себе порох, было загадкой. Мысль о подземном ходе я отбросил в силу невозможности пробить его в толще скалы; тоннели, проведенные Хормовитисом к турецкой сапе, пролегали в покрывавшем ее нижнюю часть слое почвы. Правда, в древности от Эрехтейона к храму Артемиды под северным склоном вел тайный ход; по нему, пишет Геродот, персы, заняв покинутые жителями Афины, взошли на Акрополь, но я никак не думал, что он дожил до наших дней, пока вслед за Мосцепановым не протолкался туда, где солдаты сгружали мешки с порохом, и не увидел десятка два людей, безоружных и одетых не так, как мы, без халатов и тюрбанов. Фабье вполголоса что-то им втолковывал, двое на правах старших так же глухо ему отвечали. О том, кто они и откуда взялись, говорил зиявший рядом узкий провал между двух скальных глыб. Должно быть, в другое время его закладывали дерном и камнями. Темнота в нем была гуще, чем снаружи.

Я бросился к Фабье и начал говорить ему, что здесь что-то не так, нас предали, турки не могут не знать про этот ход. Он молча отодвинул меня, а стоявший рядом Чекеи сказал: “При начале войны турки его засы́пали – и не знают, что он расчищен. У Макриянниса на это ушло два месяца”.

Древний зев, внутри которого можно было передвигаться только в одиночку, начал заглатывать людей Хормовитиса, но те двое, что вели переговоры с Фабье, остались на поверхности. Одному из них Чекеи подал мешок с порохом, а тот вложил его в руки последнему из своих скрывшихся в толще скалы и, как я понял, цепочкой растянувшихся до самого верха товарищей.

Через какое-то время факелы наверху потухли. Видимо, их загасили для безопасности, когда первый мешок добрался до вершины. Зная примерное число мешков и видя, с какой скоростью они исчезают под землей, я прикинул, что вся операция займет часа два-три. Если за это время турки нас не обнаружат, успеем вернуться в Фалерон затемно.

Цикурис со своей ротой и Чекеи с большинством филэллинов отправились в сторожевое охранение, прочие разбрелись по склону – отдохнуть и перекусить перед обратной дорогой. Мы с Мосцепановым по-прежнему держались вдвоем. Мой помощник побоялся плыть в Фалерон и накануне сказался больным, найти другого я не успел и был обременен ящиком с полотном для перевязок, бутылями спирта, йодом, карболовой кислотой, но не избавлен и от собственной лекарской сумки, поэтому на корабле отдал Мосцепанову взятую с собой снедь. Сейчас он развязал свою торбу, разложил на моем ящике хлеб, фету, жареную курятину, отрезал себе по куску того, другого, третьего и передал ножик мне со словами: “Сабли нет, так хоть нож”.

Очевидно, имелось в виду, что если дойдет до рукопашной, это будет его оружие.

“Да ладно вам! – не слишком натурально изобразил я спасительное в таких обстоятельствах легкомыслие. – Погрузимся на корабли, завтра к вечеру будем дома”.

“Дом за горами, а смерть за плечами”, – ответил он невеселым народным присловьем, заставившим меня поежиться. В иные минуты их затупившаяся от тысячекратного употребления мудрость обретает изначальную остроту и пронзает нам сердце.

Мы поели под разговоры Мосцепанова о том, как на войне ему приходилось глодать конину с порохом вместо соли, и насколько даже греческая курятина, не говоря о русской, лучше рыбы, до которой он не большой охотник.

“На войне бывал, а ранен не был, – вспомнил он. – Пальцы лафетным колесом отдавлены, а на всём теле от железа нигде следов нет. Тело чистое. На левом веке только есть маленький шрамик, как от оспы. Мне годика четыре было, нянька в саду усадила на горшок, дала хлеба ломоть, сверху вареньем намазан, и ушла по своим делам. Я варенье слизал, сижу, хлеб жую, а там недалеко куры с петухом гуляли. Петух стал мой кусок прямо у меня из руки клевать. Я руку над собой поднял, чтобы ему не достать, кричу, зову мать, няньку, но с горшка не слезаю. Он прыгал-прыгал, до хлеба не допрыгнул – и со злости клюнул в глаз. Хорошо, в веко попал”.

То ли от курятины его мысль скакнула к этому петуху, то ли продолжала вращаться вокруг возможной встречи с турками, при которой чистоте его тела грозило кое-что пострашнее, чем петушиный клюв.

“В каком у меня ухе звенит?” – спросил Мосцепанов.

“В левом”, – сказал я.

“Не угадали, – решил он, подумав. – Значит, убирать – вам”.

Я сложил в торбу остатки снеди, встал и вернулся к тому месту, где лежали мешки с порохом. Их стало меньше, но убывали они медленнее, чем выходило по моим расчетам.

Покойный государь тоже питал слабость к такого рода арифметике. Во всех путешествиях, особенно в последнем, крымском, он, желая точно знать, где мы окажемся завтра или через неделю, вечерами с карандашом в руке плюсовал и перемножал вёрсты, часы, дни, очень огорчался, когда жизнь опровергала его расчеты, но верил, что просто допустил ошибку и в следующий раз всё посчитает верно. Тогда я не понимал, что это была попытка приручить будущее, которое его страшило.

Небо почти очистилось, звездный свет туманной моросью стоял в воздухе. Несколько солдат, лавируя среди камней на склоне, сносили к подземному ходу те мешки, что лежали отдельно от основной партии. Я видел только их силуэты, и при всей фантастичности этого танца теней – у подножия горы с венчающей ее величайшей из святынь Европы, рядом с десятитысячной турецкой армией, в любой момент готовой выйти из тьмы, – меня охватило странное в такой обстановке чувство обыденности происходящего. Секундой позже я понял его причину. Мой мозг инстинктивно защищался от страха смерти и внушал сам себе, что смерть маловероятна, так как ничего особенного не происходит.