Филэллин - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Абрамович Юзефович cтр.№ 50

Он неизменно старался встать между крайностями, везде и во всём искал среднюю линию. Тем – а таких большинство, – кто не наделен тонкой душой и развитым чувством заложенной в природе вещей меры добра и зла, это казалось заурядным лицемерием. Протей – самое невинное из его прозвищ. Борющиеся партии не находили в нем ни твердого сторонника, ни откровенного противника, а в таких случаях у человека партии всегда наготове простые слова – двуличие, лицемерие, лукавство. Мнения партий закрепляются в книгах, написанных людьми партий, и повторяются историографами. Не в моих силах этому помешать.

В Петербурге народ толкует, будто царь не умер, а уплыл на корабле за море, вместо него похоронен некий солдат или лакей. На отпевании у Казанской Божьей Матери он лежал в открытом гробу и настолько не походил на самого себя, что подобные слухи не могли не возникнуть. Вблизи при взгляде на него создавалось впечатление, будто к телу приставлена чужая голова. Невозможно было поверить, что этот страшный старик с проступающим кое-где под слоем пудры эфиопским лицом – не кто иной, как всепресветлейший, державнейший Александр Благословенный.

У Аракчеева в Грузино настенные часы настроены таким образом, что бьют лишь однажды в сутки, в 10 часов 52 минуты, когда у государя остановилось сердце. Часовой механизм тремя ударами ежедневно пробуждает в душе хозяина дома любовь к усопшему. Как в устроенных им военных поселениях, он всё делает по расписанию – завтракает, ходит в сортир, любит покойного государя. К бою часов, который раздается каждый час, а то и чаще, мы привыкаем, и ночью он нас не будит, но единственный раз в сутки – совсем другое дело. Едва ли Змей пошел бы на это, если бы государь скончался не утром, а в два или три часа ночи. Его любовь не выдержала бы еженощных пробуждений.

Я часто размышляю о том, была ли кончина государя неизбежной. Многим очень хочется в это верить, чтобы снять с себя ответственность за случившееся, но нам удобно считать неизбежным то, чего не удалось избежать. Так проще с этим смириться.

Мы привыкли думать о смерти как о поражающей нашу плоть стреле, – а она может жить в нас как заноза, чье гниение медленно отравляет нашу кровь. Мы упускаем из виду, что грядущее грозит нам гибелью не больше, чем прошедшее. Взять злополучное рисовое питье, которое Тарасов дал государю в Бахчисарае. Оно-то и удержало заразу в организме, но ведь государь сам попросил Тарасова и Костандиса приготовить для него это питье. Он узнал о нем, когда после удара конским копытом у него развилось рожистое воспаление на голени. Через год, в Крыму, жар вновь ослабил его желудок, что на моей памяти с ним случилось всего лишь дважды. Всю жизнь он нуждался в снадобьях противоположного действия. Очищенный от кожицы чернослив, зеленый чай – вот его лекарства. Словом, не будь того жеребца в Брест-Литовске, государь был бы жив.

Шарль-Антуан Фабье. Дневник инсургента

Июль 1826 г

Никак не думал, что Кутахья так долго не сможет овладеть Афинами. Город держится третью неделю. Комендант Гурас грабежами и поборами довел горожан до нищеты, но они с прежней покорностью подчинились новым господам и храбро умирают за право отдавать свое имущество не мусульманам, а единоверцам. Для раба свобода – это возможность выбирать себе хозяина.

Гурас был занят грабежами и торговлей награбленным. Разрываясь между двумя этими занятиями, он не удосужился отремонтировать городские укрепления и организовать оборону. Это сделал за него Янис Макрияннис, отличившийся при обороне Аргоса и Неокастро. Он пользовался народной любовью, и Кондуриотис, чтобы в борьбе с Колокотронисом привлечь его на свою сторону, присвоил ему генеральский чин. Прошлой осенью Макрияннис поселился в Афинах, по любви женившись на местной турчанке, что в наше время заслуживает, по меньшей мере, уважения. Зимой он пришел ко мне проситься в мой полк. Я сказал, что как полковник не имею права командовать генералом, но готов предложить ему чин лейтенанта. Он со смехом согласился. Это сразу меня к нему расположило. Я сужу о человеке по первому впечатлению и редко обманываюсь.

Когда с приближением турок я решил увести полк в Навплион, афиняне прислали ко мне делегацию с просьбой оставить Макриянниса в городе для его защиты. Я позволил ему остаться и правильно сделал. Без него Кутахья давно был бы в Афинах.

Константин Костандис. Записки странствующего лекаря

Август 1826 г

3 августа Кутахья Решид-паша штурмом взял Афины и осадил Акрополь. Подробности мы узнали от оставшегося в Афинах лейтенанта Макриянниса. Кто-то доставил его письмо Фабье, а тот показал мне. Два листа грубой серой бумаги с обеих сторон были исписаны твердым почерком человека, знающего цену тому, что выходит из-под его пера.

“Он неграмотен, – прервал Фабье мои попытки по почерку объяснить его характер. – Писарь настрочил под диктовку”.

Письмо прятали под одеждой или в обуви. Бумага хранила следы многих сгибов и местами протерлась до дыр, приходилось составлять буквы из двух половинок, как делают дети, обучаясь азбуке.

“После того, как вы ушли в Навплион, – сообщал Макрияннис, – свели меня с афинянами Симеоном Захарицей и Нерудзоном Медзело. Они привели нам в помощь своих людей. Все вместе встали мы на городские стены и бились день и ночь без передышки в течение тридцати четырех дней. Внешнюю стену защищали афиняне с доблестным Морфопулосом, от Бубунистры стоял Мамурис с людьми Гураса и деревенскими, от Святого Георгия до крепости – Стасис Кадзикоянис. Все дрались храбро и вели себя достойно. Турки вокруг города наставили орудий, палили по нам беспрерывно. Их-то было без счета, а нас хорошо если пять сотен. Всюду не поспеешь, хоть пополам рвись…”

Пока я читал, Фабье принялся рассуждать на мучительную для него тему: следовало ли ему оставаться с полком в Афинах? Выходило, что нет, ведь город всё равно бы не отстояли, а для обороны Акрополя людей хватает. Его терзают сомнения, правильно ли он поступил.

“Кутахья нам рушил укрепления из пушек, – читал я, – мы их чинили как могли. Убитых и раненых было не счесть. Августа третьего дня, утром, часу не прошло от зари, вошли турки. Стены обвалились тут и там, потому что где уж нам повсюду поспеть и всё отстроить, если ядра головы поднять не давали. Ну, они и вошли. Кутахья их с утра ромом напоил и запустил в город с трех сторон сразу. Схватились мы с ними в ближнем бою и так, сражаясь, отступали до самой крепости…”

“Кутахья, – сказал Фабье, видя, до какого места я дошел, – в Афинах явил ангельское великодушие. Никто из жителей не убит, не продан в рабство. После Мисолонги он уверен, что и так внушает грекам ужас”.

Я продолжал читать: “Загнали нас в крепость, а там столпотворение, жуть. Яблоку негде упасть. Женщины, дети, козы. Полно было и коров, но когда мы туда вошли, Гурас, в осадах неопытный, выпустил их всех наружу. Достались коровы туркам. Я ему говорю: «Ты что творишь? Мы же в осаде!» А он мне: «Долго не просидим». В этом его убеждали бывшие в Афинах европейцы, и он им верит. А вот как у нас и хлеба не станет, а коров наших турки сожрут, восхваляя глупость Гураса, горько он раскается. Сам-то я ученый, в Арте поголодал, в Неокастро и без воды сиживал, так что запасся вином и всяким провиантом. Шестьсот окк риса купил, бобы, горох, насолил говядины и свинины. Во всём прочем полагаюсь на милость Господню, но долго не выстоим. Для такой большой крепости опытных бойцов мало”.