Одна в пустой комнате - читать онлайн книгу. Автор: Александр Барр cтр.№ 12

Я повторяю «вау».

Рита перестает улыбаться, и я вижу, как все ее существо содрогается от испуга. Смотрю в ту сторону, куда уставилась Рита, ищу, что ее напугало, и не сразу могу заметить лежащую на полу девушку.

Она лежит на картонке из упаковки от настенной плитки. Молодая девушка. Она лежит и, кажется, смотрит на нас.

Мы подходим ближе, Рита прячется за моей спиной.

– Все хорошо. Молодец. – Навязчивый лжепсихиатр не отстает. – Скажи, пожалуйста, девушка жива? С ней все в порядке?

Хочу прогнать его из своей головы, вытолкнуть наружу. Напрягаюсь, рычу, но ничего не выходит.

С такого расстояния я вполне могу разглядеть лицо девушки. На полу скорчившись постанывает наша новая знакомая. Ее волосы больше не шелковистые. Она больше не хвастается урожаем. Рядом с ней разбросаны шприцы, явно использованные.

Раздается треск, похожий на тот, что издает сухая ветка в бесшумном лесу, и я слышу музыку из соседней комнаты.

– Кто там? – спрашивает Федор Петрович.

– Кто там? – шепчет Рита.

Она показывает на завешенный измазанной тканью дверной проем в соседнюю комнату и сильнее прижимается к моей спине.

– Эй, ты чего? – Носком ботинка трогаю лежащую девушку. – Давай, вставай. Поднимайся. Как же твоя социальная реклама?

Она приподнимается на локте, смотрит на меня, похоже не узнает. Она водит головой из стороны в сторону, видимо, пытается понять, где она.

– Кушать хочешь?

Рита со страхом и недоверием выглядывает из-за меня. Я чувствую, как сильно она напугана. Ее руки оттягивают меня назад. А я совершенно спокоен.

– Вставай, отведу тебя покушать. Ты же проголодалась?

Девушка хочет подняться, но ее шея прикована толстой цепью к штырю на стене. И она, как пес, на четвереньках отползает в угол.

Музыка в соседней комнате становится громче. Я сажусь возле новой знакомой.

– Кто там? – показываю в сторону, откуда доносятся звуки. – Скажешь? Я помогу тебя освободить.

Я спрашиваю, но ответа не получаю.

Говорю Рите ждать меня здесь и иду заглянуть, откуда играет музыка. Наша новая знакомая говорит, чтобы я этого не делал. Вернее, она в бреду повторяет, чтобы не делал этого. Не делай этого. Не делай…

Но я иду.

Приоткрываю занавеску, отгибаю целлофан и заглядываю.

Музыка бьет по ушам. И сквозь металлическую сетку, сквозь мелкую ромбовидную неровно сплетенную поржавевшую сетку я вижу весь отряд, всю стаю плюшевых медвежат. Их пухлые мохнатые рожицы то приближаются, то отдаляются в такт ударов музыки.

От ужаса хочу закричать. Но не могу.

За отрядом, в самом центре, лежу я. Вижу, со стороны, как лежу на боку, скрючившись, и прижимаю к груди колени. Точно так же, как лежала на картонной подстилке наша новая знакомая.

Смотрю через решетку на медведей и не могу отвернуться. Пальцы непроизвольно сжимают стальные прутья.

«Не говори никому! Пожалеешь!»

Я стараюсь закрыть глаза. Веки не подчиняются. Не могу ни отвернуться, ни зажмуриться.

– Хватит!

Слышу чей-то спасительный голос.

Это мой отец. Это его голос.

Мне удается зажмуриться. Звуки мгновенно рассеиваются, остается лишь звон в ушах.

Я резко открываю глаза и вижу, что греюсь рядом с папой, под пушистым одеялом. Как в детстве. На одной кровати. Пока мама готовит завтрак, я пробрался и прилег к отцу. Спокойно и уютно. С кухни доносятся мелодии скворчащего теста на сковороде, запах блинчиков с корицей, журчание воды в раковине.

– Он давно умер, – говорит Рита.

– Он давно умер? – спрашивает Федор Петрович.

Я этого не знаю.

Но сейчас он спит со мной рядом, и его тепло… Он снова молодой, а я ребенок. Я зову папу, прошу объяснить, что все это значит, а он резко встает, подрывается, как атлет, подпрыгивает словно гимнаст на батуте и садится на край. Не со своей, с моей стороны кровати, садится и смотрит в пол. Я сажусь рядом.

– Отец? Эй. Ты чего?

Он не отзывается, рывком поворачивается и набрасывается на меня. Я падаю на спину. Голова врезается во что-то твердое. На том месте, где я ожидал подушку, что-то острое и угловатое. Мы боремся. Я подтягиваю колени, упираюсь ногами ему в живот и поднимаю огромное тело над собой. Он тяжелый. Он просто гора мышц. Он еще крупнее и сильнее, чем казался мне в детстве. Он тычет скрюченными пальцами мне в лицо.

– Отец?

Я зову, но он не отвечает.

Продолжаем бороться.

Мне не уцелеть в этой схватке. Силы не равны. Я готов сдаться и умереть. Его пальцы замирают на моих щеках. Еще секунда – и отец вцепится в мою шею, еще секунда – и я задохнусь в стальных тисках отцовских рук.

Его пальцы не двигаются.

Он останавливается, он не хочет меня придушить. Крепкие руки держат мое лицо. Я перестаю барахтаться, мои ноздри ритмично выдувают воздух, сердце колотится, глаза смотрят на болезненно вздутые вены на широкой отцовской шее.

Он удерживает мою голову, и я понимаю, он хочет меня предупредить, хочет что-то рассказать.

Я больше не боюсь.

Поднимаю глаза, пробегаю взглядом по чернявой, без единой сединке бороде, по ровно отчерченному носу. Наконец, я вижу, что у него заклеено лицо. Старый потрепанный тканевый пластырь опоясывает голову в том месте, где должны располагаться брови и глаза.

Мороз по коже.

Я хочу снять его повязку, но мои руки не подчиняются. Их словно кто-то пришил к кровати, пальцы тянут на себя простынь, ногти впиваются в матрац, и я не могу пошевелиться.

Лицо отца приближается, и я вижу, что ниже идеально ровного носа нет рта, на коже, без единой морщинки, чисто выбритый островок, посреди густой бороды.

Он шевелит подбородком, мычит, но не может произнести ни слова.

Я распрямляю колени, сбрасываю тело на пол. Оно звучно бьется о скрипучие доски.

– Не говори обо мне больше… Пожалеешь.

Я задыхаюсь.

Тело бьется в судорогах. Спина самопроизвольно изгибается. Суставы выкручиваются и извиваются, словно у меня нет костей. Я теряю сознание, но мне совершенно не страшно. Я спокоен. Я смотрю за происходящим со стороны.

– На счет три ты очнешься, – раздается встревоженный голос фальшивки.

– Раз.

Я парю под потолком. Смотрю на залитую кровью комнату. На кровать, в которой я извиваюсь, как на сеансе экзерциста.

– Два.

Комната кружится.

Капли крови разлетаются в стороны. Кровавая карусель, водоворот липкого красного аттракциона. Жуткий, уродливый перформанс больного на голову художника.