Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Пинкер cтр.№ 70

Страница

На протяжении всей истории человечества оправданием войны служила емкая формула Юлия Цезаря: «Пришел. Увидел. Победил». Завоевания были основным занятием государств. Империи возникали и рушились, целые нации уничтожались и порабощались, и, похоже, никто не видел в этом ничего дурного. Исторические личности, к именам которых добавляли горделивую приставку «Великие», не были великими художниками, учеными, врачами или изобретателями, они не приносили человечеству ни мудрости, ни счастья. Они были диктаторами, завоевывавшими куски земли вместе с людьми, которые там жили. Если бы Гитлеру везло и дальше, он, возможно, вошел бы в историю как Адольф Великий. Даже сегодня история войн, как правило, дает читателю бездну информации о лошадях, оружии и порохе, но лишь слегка касается колоссального количества людей, убитых и покалеченных в этих авантюрах.

Тем не менее всегда были люди, которые обращали внимание на конкретных мужчин и женщин, задетых войной, и размышляли о ней в категориях морали. В V в. до н. э. китайский философ Мо-цзы, основатель религии, соперничающей с конфуцианством и даосизмом, заметил:

Порой и западные прозорливцы воздавали должное идеалам мира. Пророк Исаия выражал надежду, что народы «перекуют мечи свои на орала, и копья свои — на серпы: не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать» ^[427]. Иисус проповедовал: «Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас. Ударившему тебя по щеке подставь и другую, и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку» ^[428]. Христианство зародилось как пацифистское движение, но в 312 г. этому пришел конец, когда римский император Константин, которого посетило видение пылающего в небе креста и начертанных над ним слов: «Сим победиши!», обратил Римскую империю в воинствующую версию христианства.

Периодические проявления пацифизма или усталости от войн никак не помешали почти непрерывным войнам следующего тысячелетия. Если верить «Британской энциклопедии», постулаты международного права в Средние века были таковы: «Если не было официально установлено перемирия или мира, считалось, что государства (даже христианские) находятся в состоянии войны друг с другом; (2) хотя существовали исключения, гарантированные личными охранными грамотами или договоренностями, государи считали себя вправе обращаться с иностранцами по своему личному усмотрению; (3) морское пространство считалось ничейной территорией, где каждый мог творить, что пожелает» ^[429]. В XV–XVII вв. в Европе вспыхивали в среднем по три войны в год ^[430].

Моральные возражения против войны неопровержимы. Как пел музыкант Эдвин Старр, «война — ради чего она? Она абсолютно не нужна. Война — это слезы тысяч матерей, чьи сыновья идут воевать и не возвращаются». Но на протяжении тысяч лет этот довод не был популярен по двум причинам.

Одна из них — проблема другого парня. Если страна решала более не учиться воевать, но ее соседи продолжали это делать, тогда миролюбивое государство не смогло бы сопротивляться неизбежному вторжению: серп — не чета копью. Такова была судьба Карфагена в войне с Римом, Индии — в войне с захватчиками-мусульманами, катаров — в войне с Францией и католической церковью и восточноевропейских стран, которые не раз оказывались между Германией и Россией, как между молотом и наковальней.

Пацифизм не защищен и от милитаристских сил внутри страны. Когда государство воюет или находится на грани войны, власть не способна отличить пацифиста от труса и предателя. Анабаптисты — только одна из многих пацифистских сект, постоянно подвергавшихся гонениям ^[431].

Чтобы принести плоды, антивоенные настроения должны охватить разные заинтересованные группы одновременно. Также они должны быть укоренены в экономических и политических институтах, дабы не зависеть от силы и постоянства чьей бы то ни было добродетели. В Век разума и эпоху Просвещения пацифизм прошел путь от исполненной благих намерений, но беспомощной сентиментальности до движения с реальной программой действий.

Тщетность и порочность войны можно показать, воспользовавшись отстраняющим эффектом сатиры. Морализатора легко высмеять, полемисту — заткнуть рот, но сатирик добьется своего исподтишка. Убеждая аудиторию взглянуть на вещи с точки зрения постороннего — шута, иностранца, путешественника, сатирик заставляет читателя признать лицемерие общества и недостатки человеческой природы, которые его порождают. Если аудитория смеется шутке, если читатель или зритель увлечен, они бессознательно соглашаются с произведенной автором деконструкцией норм, и тому не приходится опровергать их прямо и недвусмысленно. К примеру, шекспировский Фальстаф дает нам прекраснейший анализ концепции чести — источника колоссального объема насилия в истории человечества. Принц Хал уговаривает его воевать: «Но ведь ты должен заплатить богу дань смерти». Фальстаф размышляет:

Еще срок не пришел, а я терпеть не могу расплачиваться раньше времени. Какая нужда мне торопиться, когда меня еще не призывают к уплате? Ладно, не в этом дело: честь меня тянет. А если она совсем у меня на шее петлю затянет? Что тогда? Может ли честь приставить ногу? Нет. Или руку? Нет. Или уменьшить боль от раны? Нет. Значит, честь не очень искусный хирург? Нет. Что же тогда честь? Слово. Что же заключено в этом слове? Воздух. Славный счетец! Кто владеет честью? Тот, кто умер в среду. А он ощущает ее? Нет. Слышит ее? Нет. Значит, честь неощутима? Да, для мертвых неощутима. Но не может ли она остаться среди живых? Нет. Почему? Этого не допустит злословие. Потому я и не хочу чести. Она не более как щит с гербом, который несут за гробом. На этом кончается мой катехизис ^[432].

Страница