Я отыскал самую дальнюю скамейку, стоявшую в тени деревьев, и набрал телефон брата.
– Унаи, ты как? Как Эстибалис? – спросил он.
– Герман, ты где сейчас? Я бы хотел срочно увидеться… Мне нужно… мне нужно с тобой поговорить, – только и сказал я.
Но брат знал меня слишком хорошо – ему были известны все оттенки моих самых черных дней.
– Унаи… Что случилось, что происходит? – Голос его был встревожен.
– Держись, Герман. Держись, – пробормотал я. – Мы должны встретиться и поговорить с глазу на глаз. Я не могу сейчас говорить по телефону. Ты где?
Мощному уму Германа потребовалась лишь пара секунд, чтобы понять меня без слов.
– Скажи, что это не так, Унаи! – Его голос дрожал. – Скажи, что это не Мартина – та женщина, которую нашли мертвой.
Я в отчаянии вскочил со скамейки, стараясь хоть как-то его успокоить.
– Герман, скажи, где ты. Я немедленно к тебе приеду. Не хочу, чтобы ты был один.
– Нет! Нет! – закричал он в трубку: в голосе слышалась паника. – Скажи, что это не она, Унаи! Скажи, ради бога!
Я покорно вздохнул.
– Я не хотел сообщать тебе вот так, Герман. Мне очень жаль, мне очень-очень жаль. И все равно ты должен сказать, где ты сейчас.
На другом конце линии послышались рыдания. Я зажмурил глаза, сжал зубы. Больше всего сейчас я боялся за него, за моего брата. Нужно непременно оставаться сильным в том случае, если он сломается.
Это был единственный правильный шаг. Он тоже так себя вел, когда я потерял семью.
Многочисленные формальности, окружавшие смерть моей дорогой Мартины, занимали всю мою голову в течение первых часов после ее убийства. Чтобы сэкономить на звонках, я набрал номер Нереи: это означало, что вся тусовка и бо́льшая часть Витории будут в курсе всех новостей.
Поговорил с дедом, попросил его позаботиться о Германе в первые дни. Дед примчался из Вильяверде меньше чем через час и сразу же разыскал Германа; не знаю, как ему это удалось. Я вновь восхитился его даром решать любые проблемы, о котором я мечтал всю жизнь.
Да, об этом даре я мечтал всю свою жизнь.
Потом позвонил Альбе, притворившись, что звоню из больницы Чагорричу. Попросил разрешения вернуться домой и отдохнуть. Я знал, что она будет не против; у меня был упадок сил и совсем не было охоты с кем-либо спорить.
Я дополз до дома в одиннадцать вечера, в то время когда Селедон был уже готов отправиться в небо над площадью Белой Богородицы, чтобы завершить худшие праздники за всю историю города.
35. Крест Горбеа
10 августа, среда
Заупокойной мессы не было. Энеко был против всего, что связано с церковью, и все мы знали, что он в гробу перевернулся бы, если б узнал, что его хоронят по христианскому обряду.
Эстибалис не стала сообщать отцу о смерти брата, следуя рекомендациям, которые ей дали в отделении болезни Альцгеймера в Чагорричу. Поскольку других родственников не было, они приняли решение кремировать его, а прах рассыпать на вершине горы Горбеа, одном из обиталищ богини Мари
[54].
Публика, провожавшая Энеко в последний путь, напугала бы кого угодно даже в двенадцать часов утра: в основном это были неформальные клиенты травяной лавки, курильщики гашиша, готы и тетеньки с разноцветными волосами, разодетые в белые туники и распевающие неразборчивые молитвы.
Во главе шагала Эсти, сопровождаемая Икером, своим женихом. На ней был костюм для скалолазания: черные легинсы и черная майка из лайкры, на поясе – сумка.
Я знал, что они поднимутся на самую вершину, хотя это запрещено. Но в этот момент во всей округе я был единственным представителем закона, и все выглядело так, будто Эсти бросает мне вызов: «Ну что, задержишь меня? Не позволишь похоронить брата так, как я считаю нужным?»
Моя напарница не отвечала на мои звонки с того дня, как я приподнял белую простынь у ног Путника.
О похоронах я узнал благодаря Лучо, который был в контакте с женихом Эсти. От него я узнал также и то, что видеть меня она не желает. Я понимал, что потерял лучшую подругу и что, возможно, она уже не будет моей напарницей по работе.
Несмотря ни на что, я все равно пошел на похороны. Я не из тех, кто послушно отходит в сторонку. Если мне суждено быть избитым, пусть. Тем более это как раз тот случай, когда другие имеют на это право.
Я последовал за адской свитой на разумном расстоянии, и мы начали подъем.
Деревья редели; кругом виднелся лишь обнаженный массив камня, увенчанный сверху железным крестом. Крест, украшавший эту двадцатиметровую Эйфелеву башню, был водружен более века назад, превратившись в путеводную звезду для горных туристов всей северной части Иберийского полуострова.
Однако по мере нашего приближения к вершине происходило нечто странное, и мне пришлось протереть глаза, чтобы убедиться в том, что это не оптическая иллюзия.
– Это Энеко, это его аура! – воскликнула старуха, попыхивающая самокруткой с неведомым содержимым. – Красный цвет! Вы видите? Видите, как шевелится крест?
Каким бы невероятным это ни казалось, ведьма с самокруткой была права: крест покраснел и двигался – так бывает со снегом на экране неисправного телевизора.
Вместе со всеми я ускорил шаг и встал в нескольких метрах от железных подпорок креста.
Все стало ясно, когда я подошел достаточно близко: весь крест сверху донизу облепляло бесчисленное множество божьих коровок. Маленькие красные тельца многих тысяч насекомых шевелились, очумев от жары; их шевеление и придавало кресту неведомую тревожную жизнь.
Эстибалис не растерялась. Она погрузила урну с прахом в висевший за спиной рюкзак и начала подъем. Остальные следили за ней, затаив дыхание. Я встал рядом с Икером и взглядом попросил его следовать за Эсти.
Он кивнул, также начал подъем и через несколько секунд оказался рядом с ней на высоте последних ступеней, в двадцати метрах над нашими головами.
Моя напарница не стала дожидаться молитв и гимнов, открыла урну и вытряхнула прах, который опустился на божьих коровок: большинство насекомых немедленно расправили крылышки и разлетелись во все стороны.
Я не сомневался, что Энеко непременно увидел бы в этом мистический смысл или же истолковал все происходящее как неопровержимое доказательство переселения душ, но беда заключалась в том, что Эгускилора уже не было с нами, чтобы про это рассказать, а все по вине убийцы, который с некоторых пор совершенно сбил меня с толку.