– Достаточно. Пожилой возраст не помеха, верно?
– Малышка из чистого золота всегда у твоих ног, Кракен. Я сообщу тебе, как только заполучу этого птенчика.
13. Клиника Витории
Витория,
июнь 1970-го
Доктор Урбина у себя в кабинете перечитывал справочник, когда в дверь постучалась Фелиса, его медсестра. Он удивленно взглянул на часы. Только что закончилась последняя вечерняя консультация, и Урбина собрался домой.
– Доктор, какая-то пациентка желает вас видеть, – сказала медсестра низким грудным голосом. – Впустить ее или записать на другой день?
– Как ее фамилия?
Правое глазное яблоко у Фелисы плохо держалось в глазной орбите из-за повреждения веретенообразной верхнечелюстной мышцы, как сама она рассказывала – печальное следствие скверно прооперированного синусита. У нее были черные волосы с проседью, тщательно накрученные на мелкие бигуди. Она была полновата, как большинство женщин, прошедших через несколько родов и климакс.
– Сеньора Ортис де Сарате, донья Бланка.
Страницы тяжелого справочника выскользнули из его пальцев, и кожаная красная обложка захлопнулась сама собой.
Доктор покашлял, прочищая горло, и снова открыл книгу.
– Скажи, пусть проходит, я как раз собирался досидеть до вечера.
Фелиса взглянула на него с молчаливым пониманием, приобретенным за почти четверть века работы в медицине.
– Я вам больше не нужна?
– Можете идти, Фелиса. Я сам закрою кабинет, – поспешно ответил он.
Медсестра исчезла, и в кабинет вошла Бланка.
Она очень изменилась. Возможно, просто настало лето, и она была в легком платье с психоделическим орнаментом ярких расцветок, а может, потому, что в ее лице он не заметил боли и напряжения. Впервые с тех пор, как она стала его пациенткой, выражение ее лица напоминало радость.
– Бланка! Вы даже не представляете, как я рад вас видеть! Вам лучше? Вы понимаете, что я имею в виду. – С ней он научился тому, чему не мог научиться ни с кем раньше: прямоте, умению смотреть в глаза, радоваться редким встречам, которые уготовила им судьба.
– Я пришла, чтобы отблагодарить вас за то, что вы для меня сделали. В эти месяцы все было гораздо более… сносно.
Она инстинктивно понизила голос, хотя в кабинете за закрытой дверью никто их не услышал бы.
– Вы пользовались тем, что я передал вам в прошлый раз?
– Я все сделала, как вы советовали, и, возможно, ваше участие спасло мне жизнь. Мне уже не нужны ни белые таблетки, ни мазь, но у меня заканчиваются малиновые капсулы. Они усыпляют его на ночь. Как только приходит, сразу ложится спать. Он объясняет это нагрузкой на работе у себя в компании и ни о чем не подозревает.
Доктор выдвинул ящичек в своем письменном столе, который всегда закрывал на ключ.
– Я как раз собирался вас проведать. Вы избавили меня от лишних хлопот, – улыбнувшись, ответил он.
– Можешь обращаться ко мне на «ты», Альваро. Когда мы вдвоем. Думаю, сейчас ты знаешь меня лучше, чем кто-либо.
Слово «вдвоем» очень ему понравилось, может быть, даже слишком. Как и то, что Бланка обратилась к нему по имени.
Альваро провел пальцем по рыжим бровям, стараясь взять себя в руки и не смотреть на нее. Этот жест очаровал Бланку: она улыбнулась открыто, бесстрашно, как маленькая девочка.
– Вот тебе еще один пузырек, этого хватит на пару месяцев. – Он протянул ей небольшой предмет.
Беря пузырек, Бланка исподволь коснулась его руки, и на мгновение лица у обоих застыли по обе стороны медицинского стола. Они не знали, что делать дальше, но не желали прерывать сближение рук, которое сулило лишь одинокие ночные терзания.
– Я пришла не только за пузырьком, Альваро. Я пришла, потому что хотела тебя увидеть, – наконец решилась Бланка.
Она устала расплачиваться за то, чего не совершала, играть роль, навязанную ей обществом, невзирая на регулярные избиения. Устала слушаться суровых, влиятельных, сильных мужчин. Устала от плохого настроения, тоски и тревоги. Было же время, когда она была беззаботной девчонкой; куда все это делось? Она устала быть представителем семейства, а заодно борцовской грушей и контейнером для спермы. Это был ее первый бунт, и ей хотелось, чтобы его свидетелем был Альваро Урбина.
«Единственный раз, – сказала она себе. – Единственный раз не думать о том, что скажут другие, разве я за это не заплатила слезами и кровью?»
Альваро пристально, изучающе посмотрел ей в глаза и увидел перед собой глаза женщины, принявшей решение.
Поэтому молча встал, медленно направился к двери и защелкнул на задвижку. Затем вернулся и повесил свой белый халат на крючок. Бланка уселась на кушетку и расстегнула пуговицы спереди платья. Она сидела обнаженная, и высокая деревянная кушетка делала ее одного роста с Альваро, который взял ее руку и начал неспешно целовать, начиная с указательного пальца.
Затем провел губами по всей длине кисти, приподнял руку, следуя по латеральной вене. Коснулся языком локтевой ямки и через некоторое время добрался до дельтовидной мышцы. Он заблудился в изящной линии ее ключицы, и к тому времени, когда дошел до трапециевидной мышцы, его эрекция была почти болезненной.
Тут-то Бланка и поняла разницу между мужской лаской и ее отсутствием: когда Альваро в нее вошел – нежно и горячо, что полностью соответствовало тому, каким она его воспринимала – все, чего ей хотелось, это остаться навсегда в стерильном кабинете и больше не возвращаться в свою замужнюю жизнь.
14. Сан-Висентехо
Он указывает направление, ты следуешь его указаниям. Следуй за ним, все время за ним, #Кракен.
1 августа, понедельник
Наступила ночь, но день для меня еще не закончился. Я пересел в «Аутлендер» и поехал в Вильяверде по темным ночным дорогам, по которым ездил тысячи раз с тех пор, как был ребенком. Проехал через перевал Витории в сторону юга и въехал в графство Тревиньо с его почти не-обитаемыми деревушками, в центре которых возвышались маленькие романские церкви, построенные много веков назад и окруженные полями уже собранной пшеницы. Над Сан-Висентехо показался темный массив моих гор. Я нажал на газ: быть может, дедушка еще не улегся. Проехал под высокими буками на серпантине Бахаури, откуда открывался пейзаж с высокими деревьями, чьи кроны на фоне горного склона по утрам напоминали волшебную сказку, а по вечерам – страшную историю.
Вильяверде встретил меня золотым светом полудюжины фонарей. Я въехал по горному склону и припарковался под балконом.
Поднимаясь по лестнице с ноутбуком в руке, я свистнул, и дедушка свистнул в ответ. Я застал его на кухне: он колол миндальные орехи, которые доставал из мешка. Обычно он размешивал их с водой, анисом Лас-Каденас и сахаром, а получившийся десерт отдавал нам с Германом, чтобы мы захватили его с собой в Виторию. «На черный день», – повторял он, пожимал плечами и приступал к новой работе.