«Ты никогда не был токсикоманом. Ты был всего лишь хамелеоном, нарядным костюмом», – написал я на планшете.
Тасио не обратил внимания на мой комментарий, как будто от тюрьмы его и правда отделяли двадцать лет.
– Я уезжаю в Лос-Анджелес, побуду вдали от всего. Ребята из кинокомпании просят новый сценарий. Подумываем о том, чтобы написать сюжет про то, что случилось в Витории. С самого начала. Мой адвокат Гарридо-Стокер свяжется с тобой, чтобы лучше изучить твой характер. Главным действующим лицом будешь ты. Не беспокойся, Кракен, я не собираюсь ничего додумывать. Расскажу лишь то, что произошло.
«Как ты его назовешь?»
– «Жало белого города».
«А как признаешься в том, что убийцей был ваш третий брат?» – поинтересовался я.
– Мы испортили ему жизнь, а он испортил жизнь нам. Все справедливо. Мы квиты. Игнасио переживает больше: чувствует себя виноватым за то, что мы тогда сделали.
«Поездка пойдет тебе на пользу», – написал я и повернул планшет к нему экраном.
– Пожалуй. В Витории все обращаются со мной как-то странно. Дети просят автограф, а их матери дают им подзатыльники, прежде чем я возьму в руку авторучку. Дикая какая-то ситуация. Меня все еще боятся. Целое поколение жителей Алавы выросло в твердом убеждении, что я тот самый Потрошитель.
«Но ты не сдаешься, верно?»
– Что ты имеешь в виду?
«Помириться с Виторией. Продолжать с ней заигрывать, пока она снова не обратит на тебя внимание».
– Все вернется на круги своя. Буду ходить по улице Дато, а люди будут здороваться со мной и улыбаться…
Я кивнул, чтобы как-то отреагировать.
Тасио снова нужен был трон, это всегда была его главная мотивация. Вернуть себе власть.
– Но впереди у меня долгий путь, и чем раньше я уеду, тем быстрее вернусь. Я пришел попрощаться, Кракен.
«А брат-близнец?»
– Поедет со мной, как же иначе? Наша разлука на двадцать лет и пять месяцев противоречит самой природе. Такого не повторится.
«Точно? Вы уладили свои взаимные обиды?»
– Обиды? Это мой брат-близнец. Нет никаких обид, и быть не может. Он здесь, со мной, гуляет по деревне. Хочешь, я его позову?
«Пожалуйста», – согласился я.
Через две минуты в дверях появился Игнасио.
Не было печали, черти накачали, – мне показалось, что до моих ушей донеслось ворчание деда. Ружье он по-прежнему держал в руках.
Игнасио крепко меня обнял. Он снова состоял из сплошного шика и улыбок. Вдвоем братья смотрелись неотразимо, просто глаз не отвести.
«Вы одинаковые», – написал я.
Они засмеялись в унисон, как двуглавая гидра, один – отражение другого.
И тут я понял. Сам не знаю, каким образом – видимо, специалист по психологии в моем мозгу так и не отключился.
«Вижу, вы пытаетесь меня обмануть. Ты – Игнасио, а ты, черт бы тебя побрал, – Тасио», – написал я.
Они растерянно переглянулись.
– Ты первый, кто… – начал Игнасио.
– …кто все понял, как только мы вошли. Придется совершенствовать навыки. Неплохо, Кракен, – заключил Тасио.
– Кстати, у нас для тебя приглашение от мэрии Витории… – добавил Игнасио.
– …а также от некоторых других ассоциаций – например, Бригады кисти и старика Матусалема, – заключил Тасио, подмигивая.
«Не хочу официальных мероприятий», – покачал я головой.
– Сколько ж можно… Позволь людям себя любить, Кракен. Город двадцать лет жил в страхе… – сказал Игнасио.
– …людям нужен праздник. Они должны вздохнуть свободно, понять, что все позади, что все закончилось. Сделай это ради жителей Витории, они должны отпраздновать твое спасение, – подытожил Тасио.
Я прибыл на праздник без малейшей охоты. Чувствовал себя неловко, пожимая руки стольким людям и не в силах при этом ответить на приветствие или просто перекинуться с кем-то словом. Дед уговорил меня отправиться в город чуть менее убедительным способом, нежели ружье. Со мной были Герман, Эсти и сам дед. Мы чувствовали себя не в своей тарелке, когда высшие должностные лица окружили нас своей формальной любезностью на площади Белой Богородицы и заставили шествовать вдоль Коррерии, одной из ремесленных улиц позади моего дома.
Я знал, что мы прибыли в пункт назначения – в квартал Соледад, куда несколько месяцев назад, в ту пору, когда в какой-то другой жизни я занимался бегом, частенько наведывался на рассвете, в надежде встретиться с… какое, впрочем, сейчас дело. Какое кому до этого дело.
На площади толпилось много народу. Соседи, ребята из нашей компании, пресса, незнакомцы и незнакомки, которые приветствовали меня так, словно знали всю жизнь. Я отвечал смущенной улыбкой. Галстук, купленный Германом, сдавливал мне шею, стрижки я стеснялся. Скорее всего, шрам все время был на виду.
– Взгляни, Унаи, – приказала Эсти. – Жители Витории хотят выразить тебе свое почтение.
Я повернулся и увидел, что фасад старого здания был раскрашен. Раньше он не бросался в глаза, я словно видел его впервые.
– Они назвали его «Город Кракена».
На стене в самом деле был нарисован огромный спрут-кракен, который охватывал своими щупальцами дольмен в Ведьминой Лачуге, деревушку Ла-Ойя, Соляную долину Аньяна, Средневековую стену, Старый собор, Дом веревки, террасу Белой Богородицы, памятник Путнику…
А еще там начертали несколько слов – последнюю строчку из песни «В объятиях грусти»:
Мне жаль, что восхищает лишь мужество в бою.
Как хорошо, что пули не убивают слово.
Сердце у меня сжалось от печали и беспокойства: еще бы, столько людей ждали моей реакции. И в этот миг я ее увидел.
Я ее увидел.
Поодаль, в толпе.
Черная коса Альбы.
Она смотрела на меня таким знакомым напряженным взглядом, отвечая на вопросы, которые я задал глазами. Она приехала, сдержала слово.
«Как хорошо, что пули не убивают слова», – мысленно повторил я.
В тот день я решил, что пора снова начинать разговаривать.
Благодарности
В своей знаменитой стэнфордской речи Стив Джобс говорил, что иногда мы оглядываемся назад и ясно видим точки в прошлом, которые привели нас к настоящему.
Вот я и решила объединить точки, которые составляли мою жизнь на протяжении четырех десятилетий, и использовать для их осмысления то самое ценное, что у меня есть: воображение.
Исарра была деревней, куда мать отправилась работать учителем в начале семидесятых и где мы ходили в детский сад, расположенный в коттедже, с которым у меня связаны ранние воспоминания детства – лет, наверное, с четырех.