– Эмир рассказал мне, что вы много читаете. И совершенствуетесь в каллиграфии, копируя суры.
– Вас это удивляет?
– Немного.
– Разве в христианских странах нет женщин, которые занимались бы тем же?
– Боюсь, что трудновато сыскать таких.
Оценивающе рассматривая его, она помолчала, прежде чем продолжить:
– Ваша жена ведь читает?
– Разве что молитвенник.
– А писать умеет?
– С грехом пополам… Она из аристократической семьи.
– Вы, значит, заключили выгодный брак. Слышала, что вы-то были незнатным и небогатым инфансоном.
– Был. И боюсь, госпожа моя, что таковым и остаюсь.
– Зовите меня Рашидой.
– Я предпочитаю обращаться к вам как раньше.
Женщина еще на миг задержала на нем ничего не выражающий взгляд, а потом уселась в креслице. При этом из-под подола ее шелкового платья показались босые смуглые ноги, выкрашенные синим и красным, мелькнули золотые обручи на щиколотках. Перехватив его взгляд, она снова улыбнулась:
– В Коране сказано, что женщина, открывающая ноги свои до лодыжек, совершает грех… Как вы считаете?
– Считаю – что?
– Что я совершаю грех.
Руй Диас не ответил. Он не знал, каких от него ждут слов.
Рашида жестом пригласила его занять соседнее кресло, но он остался стоять.
– Я видела вас несколько лет назад… издали, с крепостной стены, – сказала она после недолгого молчания. – Вы тогда осадили Сарагосу, и мой брат с чернокожими воинами дворцовой охраны вышел на вылазку. Мне сказали: «Вон тот – знаменщик». Я видела, как кастильское знамя реяло над схваткой, над клубами пыли, над блеском стали. Кажется, это были вы.
– Я самый. И это был трудный день.
– Да. Мутаман едва не сложил там голову.
– Мы все были в шаге от этого.
Глаза их встретились. Прозрачный изумруд – с темно-карим сумраком. Два мира – в двух шагах друг от друга.
– Брат, – проговорила Рашида, – иногда отзывается о моей тяге к знанию с похвалой, а иногда – с упреком. В глубине души он недоволен тем, что женщине – вместилищу бесценного семени – мало нежиться в гареме, а надо еще заниматься логикой, геометрией, каллиграфией… Тем не менее, когда дело идет о дворцовом хозяйстве, он в полной мере доверяет моим суждениям.
Руй Диас улыбнулся:
– Да, это так. Мне он сказал, что вы превосходно разбираетесь в этом. И что вся челядь – слуги, евнухи, повара – боятся вас пуще гнева Божьего.
– Знаю, что он говорит. В этом отношении я удалась в мать, которая родилась в Наварре и еще в детстве попала в плен. И прежде, чем стать Маликой, звалась Эльвирой… Для здешнего народа это значения не имеет – у мусульман отцовская кровь ценится неизмеримо выше материнской, – но что касается домового уклада… Слышали старинное присловье о том, что такое совершенный гарем?
– Кажется, нет.
– Чтоб любила страстно, нет лучше берберки; чтоб детей растить – андалусийки; чтоб дом вести – христианки…
Она помедлила, словно давая кастильцу время оценить эту мудрость. Тот, явно позабавленный, кивнул:
– Но ведь Коран позволяет правоверному иметь четырех жен.
– Вот тут-то я и появляюсь… Появлялась, покуда жив был мой муж. Появляется та, кто прогоняет за ненадобностью трех других.
– И так было с вами?
– Более или менее. Мое супружеское рабство было вполне сносным, а порой даже и приятным. Муж был добрый человек, происходил из очень знатной семьи… Невежественный лекарь уморил его кровопусканиями. Они привели к кровотечению, которое никто не смог унять.
– Соболезную вам.
– Так или иначе, его безвременная кончина освободила меня от всего. Детей у меня нет.
– Сочувствую и в этом тоже.
– И напрасно. Быть может, мне повезло. Я вдовствую в свое удовольствие и совершенно свободна… Знаете, кто такая была Валида аль-Мустакфи?
[15]
– Нет.
– Поэтесса из Кордовы, женщина образованная и мудрая. Мне очень нравятся ее стихи. Лет пятьдесят назад она сочинили чудесное:
Красе моей похвал струятся реки,
Дань восхищения взимаю, но при этом —
Подобна я газелям резвым в Мекке,
Охота на которых под запретом.
Рашида замолчала, пристально глядя на кастильца. Чуть приоткрытый рот показывал белоснежную каемку зубов, – казалось, женщина дышит медленно и задерживает дыхание. Шаль соскользнула на плечи, и снова стали видны черные волосы, туго зачесанные и заплетенные в косу.
– Вы любите поэзию, чужестранец?
Руй Диас поглядел на ее босые ноги:
– Не особенно.
В зеленых глазах вспыхнула веселая искорка.
– Я так и думала… Отважный и неотесанный, как подобает доброму католику.
Неподалеку от лагеря, на равнине возле реки, стали проводить учения. Христианские и мавританские кавалеристы отрабатывали атаки и отходы, выступая то как союзники, то как противники.
– Давай еще раз! С самого начала! Взвод Мартина Антолинеса, что вы как мертвые? В бою бы так двигались – давно бы уж всех перебили или в плен взяли.
– Как скажешь, Сид.
– Вот и давай снова! И шевелитесь проворней! Больше пота на ученье – меньше крови в бою.
Задача в том, объяснял Руй Диас своим взводным, чтобы как можно лучше совместить мощь тяжелой кастильской кавалерии со стремительностью мавританских конников, использовать достоинства тех и других, да притом так, чтобы они, достоинства эти, возмещали недостатки. Эмир Сарагосы прислал своих пехотинцев, желая разнообразить боевую подготовку, которая шла каждый день и целый день, так что обширный пустырь был заполнен бойцами, сошедшимися – разумеется, понарошку – в рукопашной, и конями, галопом несущимися по всем направлениям, меж тем как их всадники, поснимавшие стальные острия с копий, брали эти копья наперевес при виде воображаемого противника. Но все равно – соперничество между маврами и христианами приводило порой к довольно ожесточенным стычкам, так что отрядный лекарь постоянно лечил ушибы и брал в лубки сломанные кости.