Семейная хроника - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Аксакова-Сиверс cтр.№ 86

Как-то раз мы с ним собрались идти за выдаваемой в кооперативе овсянкой. Я стояла перед зеркалом, надевая шляпу и завязывая по старой привычке вуалетку. Дима терпеливо смотрел на эти приготовления и наконец произнес: «Ах, мама, как ты долго! Впрочем, я понимаю: ты хочешь иметь для них приличный вид». В этих словах звучало классовое самосознание, и поэтому они были очень забавны.

От времени до времени мимо нашего окна проходила женщина лет пятидесяти в белой косынке с лицом редкой красоты. Она останавливалась у домов и просила «Христовым Именем». Ей подавали кусок хлеба или пару вареных картошек, она кланялась и шла дальше. Это была Екатерина Александровна Львова, урожденная Завалишина, внучка декабриста. Жила она в маленькой избушке на окраине Козельска, не имея никого из близких, кроме двух верных собак. Все вещи, привезенные из Петрограда, были проданы, остался только бинокль. Придя раз к Екатерине Александровне, я увидела, как она, будучи близорукой, в этот бинокль рассматривает внутренность топящейся русской печи, чтобы не опрокинуть горшочка с кашей. С Козельском ее связывала близость Оптиной пустыни, этого центра православной духовной жизни, привлекавшего в свое время и Гоголя, и Достоевского, и Толстого.

В описываемое время в Оптиной еще сохранилось «старчество», в скиту жил отец Нектарий, в стенах монастыря — отец Анатолий, бывший келейником описанного Достоевским под именем Зосимы и почитаемого всей Россией отца Амвросия ^[88]. Сущность старчества заключалась в том, что верующий, избравший себе духовным руководителем того или иного схимника, отрешался от своей воли и ничего не предпринимал без его благословения. Екатерина Александровна жила под руководством отца Нектария, который, по-видимому, направил ее на подвиг смирения и нищеты и лишь через год благословил уехать из Козельска.

Но возвращаюсь к «мирским» делам. Во второй половине лета в Козельск на побывку к родителям приехал Николай Россет — двоюродный брат уже появлявшегося на страницах моих воспоминаний Левушки Кавелина. Он, кроме того, был внучатым племянником известной фрейлины Александры Осиповны Россет, той самой, о которой Пушкин писал «Черноокая Россети в самовластной красоте…» и т. п.

Такое интересное родство обязывает меня совершить небольшой генеалогический экскурс. Насколько я знаю, Россети, выходцы из Франции, прибыли вместе с Ришелье на юг России в конце XVIII века. Отец столь известной в придворных и литературных кругах Александры Осиповны служил в военной службе, сама же она, окончив с шифром ^[89] Смольный институт, попала во дворец в качестве фрейлины обеих императриц. Ее дружеские отношения с Пушкиным, Жуковским и впоследствии с Гоголем общеизвестны.

Братья Александры Осиповны были военными. Николай I им покровительствовал, но, любя русифицировать фамилии окружавших его людей, отчеркнул последнее «и», и из Россети они превратились в Россетов. Один из братьев, Александр Осипович, женатый на Офросимовой, был отцом Николая Александровича Россета, владельца небольшого имения при деревне Верхние Прыски и, в свою очередь, отца приехавшего в Козельск офицера.

В начале XX века Россеты были совершенно разорены. Мать Николая Александровича умерла игуменьей Белевского монастыря, сам же он, человек благородной души и хороших традиций, страдал запоем. Две дочери его вышли замуж и уехали, старший сын Петя оказался каким-то недорослем, и утешением родителей оставался младший — Николай, который по своим душевным качествам и мягкости натуры вполне подходил для этой роли.

По окончании Калужской гимназии Коля Россет поступил в Александровское военное училище, вышел в офицеры и всю войну провел на фронте. На Стоходе он попал в газовую атаку и сильно пострадал ^[90]. Мобилизованный в Красную Армию в 1919 году, он находился на Украине, в части, оперирующей против Петлюры, в середине лета по состоянию здоровья получил отпуск и приехал в Козельск.

Не знаю, можно ли это объяснить «семейным предрасположением», но Николай Николаевич вскоре вступил на тот же путь рыцарского служения мне, что и его двоюродный брат Лев Михайлович Кавелин, причем в данном случае имелось le physique de l'emploi, то есть не было разрыва между внешним видом и родом деятельности. Как у его grande-tante (судя по ее портретам), у Коли Россета были красивые темные глаза, тонко очерченные брови, вьющиеся каштановые волосы, он был высок, строен и мог бы считаться красавцем, если бы не слишком удлиненный, унаследованный от матери, овал лица. В обращении он был прост, весел и приветлив.

Осень в 1919 году стояла чудесная, но надвигающаяся зима ничего хорошего в экономическом отношении не сулила. Надо было запасать продукты, пока в деревне молотили хлеб, копали картошку, пока коровы еще паслись в поле, куры клевали зерно на токах, а крестьянки подумывали о нарядах к осенним престольным праздникам. Осознав это, Коля Россет, заботившийся о своих родителях, и я решили проявить энергию.

Ранним утром, забрав с собою вещи, предназначенные для обмена, мы отправлялись в поход по знакомым деревням. Принимали нас радушно, частенько обманывали, но мы не унывали и шли дальше, тем более что ходить по дорогам, залитым ослепительным осенним солнцем, ведя разговоры на самые разнообразные темы, было не так уж тяжко!

Теперь я представляю себе ту осеннюю пору как короткую передышку между постоянным нервным напряжением предшествовавшего ей времени и теми тяжелыми событиями зимы 1919–1920 годов, которые последовали затем.

Возвращаясь под вечер в город, я заходила ненадолго в маленький домик у церкви Богоявления, к родителям Россет. (С ними на правах члена семьи жила кормилица Коли, прысковская крестьянка.) В трех маленьких и довольно убогих комнатах царил образцовый порядок. По стенам висели семейные миниатюры и два больших портрета Александры Осиповны и ее матери. На столе тотчас же появлялся небольшой медный самовар восьмигранной формы, старинные разрозненные чашки, морковный чай и лепешки из «свойской» пшеничной муки.

Я наскоро пила чай, рассказывала о результатах меновой торговли и спешила домой, где меня ждала нетопленая комната и перспектива разжигать печь сырыми дровами. Николай Николаевич это знал и, отправляясь меня провожать, незаметно забирал у кормилицы с печи половину ее запаса лучины. Через полчаса печь в моей комнате пылала без всякого моего участия в этом деле. Димка, возвращенный от Косниковых, сидел на подушке перед огнем, и в комнате становилось уютно.

Тем временем я собралась в Москву, и вот как это случилось. В жизни Нины Сергеевны, сестры Бориса, которая, как я уже говорила, жила с родителями и давала уроки музыки, произошли большие изменения: она вышла замуж за крупного партийного работника Николая Ивановича Смирнова и поселилась в Москве, в многоэтажном и многоквартирном доме Нирензее, заселенном преимущественно членами партии.