Семейная хроника - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Аксакова-Сиверс cтр.№ 73

В один из своих приездов в Попелево летом 1916 года Борис сказал, что у него есть возможность получить казенную квартиру в Кремле, чему я, конечно, была очень рада. Хлопоты по переезду с Молчановки взял на себя он, так что осенью, возвращаясь в город, мы с Димой приехали уже на новое место.

Квартира наша находилась в так называемом офицерском флигеле, старинном здании, стоявшем как раз напротив Троицких ворот и являвшемся продолжением петровского Потешного дворца. Занимаемые нами три комнаты располагались веерообразно в верхнем этаже этой фундаментальной постройки. Средняя комната, столовая, имела почти треугольную форму, потому что окна ее выходили на ребро срезанного угла дома. Из квадратных окон первой комнаты — гостиной — открывался вид на Кутафью башню, Манежную площадь и Воздвиженку. Широкий коридор вел в кухню. По коридору налево была небольшая комната, где жила Ариша (теперь в роли Диминой няни) с шестилетней дочкой Шурой. В кухне распоряжался денщик Бохонько-Глаз — сорокалетний уроженец города Кобеляки Полтавской губернии, мнивший себя прекрасным поваром. Днем на подмогу приходил из роты солдат Сергей Ефимов, стоявший на значительно более высокой ступени развития, чем Василий Глаз. Это был высокий плоскогрудый человек с впалыми щеками и умными глазами. Я часто заводила с ним беседы на различные темы и всегда старалась предотвратить его конфликты с Борисом (Ефимов иногда манкировал по службе).

Пребывание у нас денщика Сергея имело следствием то, что в одну прекрасную ночь мне пришлось отвезти Аришу в родильный дом и через некоторое время у нас в квартире запищал еще один младенец. Это было среди зимы, весной наступила революция, и мы покинули Кремль. Ариша с детьми уехала в Тульскую губернию, Сергея мы потеряли из виду, но значительно позднее оказалось, что еще в бытность свою у нас он был связан с революционными организациями.

Дима ознаменовал свой приезд в Кремль тем, что стал ходить и самостоятельно пересек гостиную из угла в угол. Ему пошел второй год, у него отрасли мягкие льняные волосы и в пикейном платье он походил на девочку. В раннем возрасте он мало болел, но был бледен. Я в душе обвиняла себя в том, что слишком рано бросила его кормить, и, чтобы нагулять ему румянец, добросовестно катала его в коляске по Кремлю. В теплую погоду мы с ним сидели иногда на постаменте Царь-пушки, как раз напротив маленького окошечка в стене Чудова монастыря, где под вывеской «Просфорня» продавались известные всей Москве теплые и мягкие просфоры.

Вспоминаю забавный случай, вызвавший переполох в кремлевских казармах. Проездом с фронта в Гатчину или обратно «морганатический двор» находился в Москве, и мама приехала на свидание с мужем, сопровождавшим великого князя. Все жили в гостинице «Националь». Наталия Сергеевна ни на шаг не отпускала от себя маму, с которой ей, по-видимому, было весело и приятно. (Моя мать обладала исключительным даром создавать уют для окружающих.) Двенадцатого октября мама, однако, сказала: «Ну, сегодня Танин день рождения, и я вас покидаю». После чего Михаил Александрович предложил всем вместе ехать поздравлять новорожденную, а Наталия Сергеевна напомнила, что сначала надо запастись подарком. Двумя часами позднее автомобиль с императорским штандартом остановился у подъезда офицерского флигеля кремлевских казарм. Из него вышли великий князь, Наталия Сергеевна с подарком в руках (это была вышитая чайная скатерть), мама, Вяземский и Николай Николаевич Джонсон ^[74]. Наша квартира огласилась смехом и приветствиями в мою честь. Михаил Александрович подхватил на руки Димку, стал подбрасывать его к потолку, Димка радостно визжал, в коридоре толпились ошеломленные этим зрелищем солдаты, а я поила всех чаем.

Все шло прекрасно до тех пор, пока мама не сказала, что Михаил Александрович любит чай с лимоном, и денщик Сергей не подал на стол половину лимона, забыв срезать верхний подсохший слой. Увидев такой «ужас», Борис бросил на меня и Сергея негодующий взгляд. Его настроение бесповоротно испортилось, и даже много лет спустя, вспоминая этот случай, он с чувством самого искреннего страдания закрывал лицо руками и говорил: «Ах, это было ужасно!» Когда я говорила, смеясь, что никто, кроме хозяина дома, этого злосчастного лимона не заметил, он поражался моему «верхоглядству».

На следующий день Бориса вызвал к телефону командир 56-го запасного полка полковник Кевнарский, который озабоченным тоном «осведомился»: «Поручик, до меня дошли слухи, что вчера в Кремле был великий князь Михаил Александрович, а Вы до сих пор меня не поставили в известность, с какой целью он приезжал». Узнав, что мотивы посещения были не служебные, а частные, начальство успокоилось.

Хотя в моих писаниях о прошлом я могу надеяться только на собственную память (ни писем, ни дневников у меня не сохранилось), но не ошибусь, если скажу, что в Кремле я уже отрешилась от повышенных притязаний к жизни и обрела некоторое душевное равновесие. Отношения с Борисом наладились — размолвки происходили лишь по мало существенным поводам. В крупных вопросах Борис считался с моим мнением, и я даже чувствовала свою доминанту.

Время, однако, было тревожное. Борис тяготился пребыванием в тылу (которое, кстати сказать, сложилось без всяких хлопот с его стороны) и в любой момент, под влиянием тех или иных импульсов, мог нарушить естественный ход событий и попроситься на фронт. Как раз в это время я узнала силу пропаганды: в английском журнале появился плакат с изображением сидящего в кресле джентльмена. Перед ним стоял мальчик лет двенадцати и спрашивал: «Папа! Что ты делал во время войны 1914 года?» Этот рисунок произвел на Бориса очень сильное впечатление. Представив себе, как Дима через несколько лет задает ему подобный вопрос, он подал рапорт о зачислении его в маршевую роту. Рапорт этот, к моему удовлетворению, начальство отклонило. (Я всегда была противницей насилования судьбы, так же как никогда не верила в то, что люди — «кузнецы своего счастья».)

Зимой 1916 года у нас в доме произошло прискорбное событие. Играя в винт и прихлебывая кахетинское вино, дядя Коля вдруг упал со стула и потерял сознание. Отвезенный на Собачью площадку, он в себя не пришел. На следующий день брат Борис и Александр Тимофеевич Обухов поместили его в лечебницу Гралевского на Поварской улице. Врачи определили какое-то мозговое заболевание типа «белой горячки».

Первое время он буйствовал, никого не узнавал, потом успокоился. Проведя в больнице два месяца, он выписался якобы выздоровевшим, но уже не тем, каким был раньше. Играть на сцене стало трудно, и Южин предоставил ему место заведующего библиотекой Малого театра, которая находилась тут же, около кулис, так что дядя Коля не потерял связи со столь любимым им «Домом Островского».

Летом он иногда присоединялся к компании актеров, едущих на гастроли в провинцию, и даже выступал с ними на сцене. Так он с восторгом рассказывал о поездке в старинный город Яранск Вятской губернии, где, несмотря на удаленность от железной дороги, имелся настоящий театр и жители были любителями и знатоками театрального искусства. Одна из последующих гастрольных поездок (в Харьков) оказалась менее удачной. Шло «Горе от ума». Дядя Коля играл князя Тугоуховского, и на сцене с ним произошел легкий паралич. Участники спектакля кое-как вывели его за кулисы, а зрители ничего не заметили, думая, что так надо по роли.