– Ты пыталась шантажировать меня, – проговорила Антония с хрупким достоинством. – Очень хорошо, Рашель. Ты показала, из чего сделана твоя дружба. Я сыграю на твоей вечеринке.
– Прекрасно. Именно этого я и хотела. – Черт побери, давно пора написать пособие «Как добиться согласия феи», чтобы вести с ними дела, не вникая в подробности этой их фейской драмой.
Мы вместе устроили настоящий пир в Квакер-холле со всей подобающей ситуации рваной свининой
[26] и жареной окрой
[27]. Конечно, если учесть, что большинство гостей имели отношение к застройке города, следовало бы предложить им запеченную девственницу. Я серьезно.
Итак, на чем же я остановилась? Ах, да. Публика как обычно состояла из церковных леди, второсортных политиков, местных бизнесменов, и так далее. Двое мужчин выделялись на их фоне, как два хорнетавра на бое быков.
Себастьян Валькур был рослым, с тонкими скулами и высоким лбом, с роскошными волнистыми и темными волосами, которые, вероятно, приходилось сушить феном не меньше часа. На нем был прекрасный костюм, однако рубашку он носил расстегнутой до пупа, открывая безволосую и очень дорогую грудь. Я не шучу – я была знакома с одним стриптизером по прозвищу Велкро, он был три четверти эльфом и за такие грудные мышцы пошел бы даже на убийство.
Другой удивительный красавец по имени Гилберт Лонгвуд тоже был высокого роста, крепкого сложения и напоминал классическую статую. Его руки были похожи на морские утесы; торс, увенчанный крупной головой с квадратной челюстью был подобен мраморному бюсту – с той лишь разницей, что в глазах были зрачки. Он протянул мне руку и от этого каменного рукопожатия колени у меня подкосились. Впрочем, Гилберт и Себастьян видели на этой вечеринке только одну женщину.
Как только Антония заиграла, все остальные развлечения закончились – собравшиеся плотно обступили ее, и мне без особого труда удалось бы получить от них разрешение даже для того, чтобы устроить в церкви площадку для боулинга. Потом, когда я разговаривала с Гилбертом, Себастьян балетным пируэтом перелетел через зал, приземлился перед Антонией и в изящном поклоне поцеловал ей руку, что-то произнес, и она рассмеялась.
– Какой увлекательный прием, – проговорил Гилберт, стараясь не замечать акробатические ухаживания Себастьяна. – Не думаю, чтобы хотя половина собравшихся проявлял подобные эмоции с того дня, когда несколько лет назад городской историограф устроил самосожжение. – Звуки его голоса казались мне звоном гонга, доносившимся из крипты. Смысл того, что говорил Гилберт, почти ускользал до меня, но я поняла, что он – сын богатого скульптора, представителя самого видного из семейств, населявших Ивнинг-Фоллз.
Наконец Гилберт перестал притворяться, что не обращает внимание на Антонию.
– Да, – проговорила я. – Это моя находка. Я открыла ее и научила всему, что она знает. Но кое-какие тайны приберегла для себя, если вы понимаете, о чем я, а я в этом не сомневаюсь.
Я подмигнула ему.
– Прошу простить меня, любезная леди, – произнес Гилберт, кланяясь. В его исполнении это движение напоминало разводной мост: сперва наклон, потом подъем. Он направился через весь зал, старательно обходя желавших расспросить его о планах по застройке города (вот шакалы!), к Себастьяну, который в это самый момент чокался бокалом вина с Антонией.
Я стояла далеко и не слышать подробностей разговора, однако выражения их лиц сообщили мне все, что следовало знать.
Губы Себастьяна улыбались, но янтарно-зеленые глаза пылали страстью к Антонии, даже когда он сказал что-то резкое Гилберту. Тот улыбнулся в ответ, и замысловатый и остроумный выпад Себастьяна отскочил от его гранитной физиономии. Он с вожделением смотрел на Антонию, которая, слегка покраснев, изучала глубины бокала с безалкогольной вишневой газировкой.
Так рождался любовный треугольник, способный вспороть своими углами твое тело и отдать трепещущие внутренности на поживу всевозможным инфекциям, включая резистентный к лекарствам стафилококк, изводивший меня в последнее время. Я всегда мою руки дважды, сперва антибактериальным мылом, потом святой водой. О чем это я?
Ах да, о любовном треугольнике. Равнобедренном, образованном горящим желанием, которым оба мужчины воспылали к прекрасной и страдающей от разбитого сердца даме. Я тут же подумала, что из этой ситуации можно выжать немало денег.
И конечно же, способ нашелся. Я позаботилась о том, чтобы Антония не давала своих контактов (даже в Твиттере!) ни тому, ни другому. Тот, кто хотел ее найти, должен был явиться в «Бар и Гриль» к Рашель. Я намекнула обоим, что особое впечатление на Антонию производят крупные, крепко выпивающие мужчины.
Весь следующий месяц мне ни разу не пришлось включать телевизор с большим экраном. Себастьян и Гилберт, с лихорадочным пылом увивавшиеся за Антонией, предоставляли мне больше бесплатного развлечения, чем десять сериалов «Женаты… с детьми»
[28]. Или даже одиннадцать. Себастьян подарил Антонии крошечного единорога из пьютера
[29], танцевавшего на ее ладони, но в другое время неподвижного. Гилберт притащил столько цветов, что в баре, впервые с 1987 года, воздух стал свежее.
В тот самый вечер я наблюдала за Гилбертом, смотревшим на Антонию, которая, сидя на своем табурете, прерывающимся голосом исполняла балладу. Ноги, видневшиеся из-под длинной парусиновой юбки, были скрещены на перекладине табурета.
Он смотрел на ее трагические лодыжки – такие изящные и трогательные, что сухожилия казались сплетением сердечных струн – и его большие карие глаза увлажнялись.
A потом явился Себастьян в компании двух удивительно прекрасных и неестественно оживленных мужчин со странными глазами. Всякий раз, когда мне начинало казаться, что их брови уже не могут стать более выразительными, а взгляды – более тусклыми, как они доказывали обратное. Эти брови обладали драматическим диапазоном в тысячу Кеннетов Брана
[30] – быть может даже по тысяче Брана на каждую бровь. Эта парочка обменивалась пустыми ироничными улыбками, в то время как Себастьян не отрывал взгляда от дрожащих губок и огромных скорбных глаз Антонии.