ПОСТ - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Глуховский cтр.№ 64

Седой человек, который склонился над Мишель, останавливает их жестом, зовет к себе, показывает на ящик, указательным и средним пальцем показывает «два», его подручные снимают крышку, достают что-то, передают ему, а он всучивает это ничего не соображающей Мишель.

Она тупо смотрит на тяжелые блестящие предметы, которые лежат у нее на коленях. Это заводские консервные банки, два продолговатых жестяных цилиндра, обмазанные солидолом. На каждом стоит маркировка: «Мясо Тушеное. 1КГ»

Седой человек хлопает ее по плечу: теперь пора!

5.

– Зачем тебе это?! Чего ты их накручиваешь?! Зачем?!

– Зачем? Зачем, спрашиваешь?

Отец Даниил отбрасывает от себя Егора, ногами отпихивает его. Они сидят друг напротив друга на полу, тяжело дыша.

– Зачем тебе этот идиотский поезд?!

– Поезд? Поезд, мальчик, должен проехать в Москву.

– Почему?! Что в нем?!

– А в нем вот такие же, как эти двое. Такие же, как те, которых ты на том берегу видел. Одержимые.

– Зачем?!

Егор вскакивает, отец Даниил поднимается тоже. Егор к нему шаг – он тоже шаг, от Егора. А потом бросается на Егора и плечом оттесняет его с прохода. Егор, оскальзываясь на паркете – таком же еловом паркете, как во всех коммунальных квартирах – бросается к двери, чтобы отрезать отцу Даниилу путь, но тот вместо этого одним скачком влетает в комнату – где в изоляторе устроена его спальня.

Егор колотит в дверь.

– Жорка! Открывай, сука!

На лестнице крики, беготня, но к двери никто не подходит. Тогда Егор делает шаг в комнату к попу. Тот стоит у окна, плечи ходят вверх-вниз – никак не может отдышаться.

– Зачем тебе поезд пропускать?! Что, они вылечат их там, в Москве?!

– Лечить?! Не-ет!

Отец Даниил качает пальцем.

– Они их там не будут лечить. Мы-то пытались лечить. В обители нашей. Пытались усмирять одержимых. Плоть умерщвлять. Заговаривать. Изгонять бесов. От грехов ограждать. И так просто… В тишине, в покое. Нет. Ничего. Затихнуть могут, сколько-то пробудут тихими, а потом опять. Если человеком единожды бесы овладеют, то это навсегда. До самого конца.

Егора начинает знобить. Волосы на загривке поднимаются. Если бы он не видел сам тех людей в реке… Тех людей на мосту… Они ведь не от чего-то бежали, вдруг понимает он. Они бежали к чему-то. Не откуда, а куда. Сюда. На этот берег. На Пост. Мужчины. Женщины. Дети. И только река их не пустила. Отсекла их и уморила.

Он стоит как вкопанный.

– А что тогда? Зачем?! Зачем их – туда?!

Поп смотрит на Егора испытующе. Кивает. И выговаривает – ровно, глухо, не давя ни на какое слово и ни на какой слог:

– Зачем. Затем, чтобы они сожрали эту вашу Москву. Чтобы не было никакой больше Москвы. Как сера огненная, которая пролилась на Содом и Гоморру за великие грехи городов этих. Кара этому проклятому городу за все зло, которое он посеял в мире. Кара.

6.

Маруся неохотно просыпается от протяжного гудка тепловоза. Просыпается не сразу – гудок зовет ее из топкого забытья, но сначала притворяется частью сна, который она видит. Сна, в котором она студентка и бежит на вокзал, чтобы встретить там приехавшего к ней из Перми Никиту. Поезд уже подошел – вот он, гудит, и скоро поедет дальше, в Ярославле стоит двадцать минут, но ей никак не получится за эти двадцать минут добежать до вокзала: гололед, тротуары и дороги скользкие, приходится ступать очень медленно и осторожно. Хорошо, что ноги хоть ходят, думает Маруся, слава богу.

Но поезд гудит и гудит – как будто именно ей, словно именно ее ждет – все остальные уже встретили своих жен и мужей, а ты, Маруся, все никак не заберешь Никиту, задерживаешь нас, смотри, не станем тебя ждать и увезем его от тебя навсегда, в Москву.

Гололед во всем виноват, гололед, плачет поезду Маруся, подождите, я бегу, как могу, не увозите, не забирайте. Плохой сон, липкий, тревожный. Потом становится уже слишком все по-настоящему, чтобы можно было спать дальше, и она открывает глаза.

В комнате темно, в прихожей темно. Маруся хочет нашарить выключатель прикроватной лампы, но не может достать его.

– Никита! Никита! Включи свет!

Потом она вспоминает, что Никита сегодня ночью ушел в дежурство, так что с ней должна была остаться Мишель.

– Мишелька! Ты спишь, девочка? Слышишь меня?

Поезд продолжает гудеть. Во дворе гам, беготня. Люди кричат друг на друга. Маруся не может ничего. Мишель не просыпается, и Маруся, накричавшись ее, понимает, что той нет дома.

Чужие ноги и чужое тело валяются под байковым одеялом. Страшно быть одной. Маруся начинает, чтобы успокоить себя:

«Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя твое. Да приидет царствие твое…»

Но вместо этого в голову лезет Есенин, на беду затверженный пиявочный Есенин:

Маруся досказывает этот стих и сразу начинает его заново, потому что не получается никак от него отделаться.

7.

Телефонист отвечает не сразу, Полкан успевает подумать – этот с кем? Со мной – или против? Но тот все-таки отзывается.

– Да, Сергей Петрович.

– Кто это? Цыпин? Привет. Привет, Санечка. Давай Москву скорей.

А сам боится: соединит его Цыпин с Москвой, или пошлет сейчас к едрене фене и отрубит? Сейчас только на Москву, только на гребаную эту Москву, которая и завела его в такое положеньице, только на нее, родимую, вся надежда.

– Так точно, Сергей Петрович. Соединяю.

Полкан смотрит в окно – во дворе почти никого не осталось. Кто-то попрятался по квартирам и пережидает бунт, кто-то бежит в поле. У тепловоза какая-то возня: кажется, эти в плащах передают что-то дозорным, не стесняются света фар. Полкан прикладывается к полевому биноклю: ящики. Те самые ящики с консервами.

– Вот сукины дети!

Идут медленные гудки. В Москве ночь, там люди любят ночью спать, а днем вкусно кушать, там церкви с малиновым звоном, бляха, там рестораны с певичками, там Пироговская, мать ее за ногу, больница, там казачьи, сука, патрули, там все красочкой свеженькой покрашено, подойдите уже кто-нибудь к телефону, бляди вы бляди!