Я уезжаю! - читать онлайн книгу. Автор: Дана Шварц cтр.№ 15

Я чуть ли не подпрыгиваю на месте, завидев знакомую картину. Ван Гог – об этом можно судить по широким мазкам и палитре цветов, – и на ней изображена церковь. Я так горжусь тем, что узнала художника, проверив себя по висящей рядом табличке («Церковь в Овере»). Но моя гордость сходит на нет, когда я понимаю: картина кажется знакомой, потому что встречается в эпизоде «Доктора Кто».

Я вспоминаю: мне было десять лет, и мы с отцом отправились в путешествие к Большому каньону, пока мама была в отъезде на конференции. Мы ехали три дня подряд, останавливаясь в мотелях и питаясь в «Макдоналдсах», не выходя из машины, с заговорщическим видом преступников. «Мамы все равно рядом нет, так что она не увидит нашу большую порцию картошки фри!» И наконец одним промозглым утром мы подъехали к живописной смотровой площадке, где от крутого обрыва нас отделял лишь хлипкий деревянный заборчик.

Каньон оказался потрясающим, захватывающим дух – здесь были уместны все слова, которыми люди обычно описывают чудеса природы. А потом, точно по мановению режиссерской руки, тучи расступились, и нашему взору предстала территория в десять раз больше, чем мы думали вначале.

Я потеряла дар речи. Долгое время мы стояли и не могли отвести глаз от оранжевых полос, пытаясь охватить всю величественность природы.

И теперь, стоя в музее, я снова испытываю то самое чувство абсолютного потрясения и ничтожности перед лицом величия.

Вскоре я оказываюсь в задних рядах экскурсионной группы, возглавляемой невысокой девушкой с шотландским акцентом. Должна быть, взрослая: на ней юбка, заправленная белая блузка и цветочный шарф, выдающий сотрудницу музея, – но выглядит не старше шестнадцати лет. Как можно вот так устроиться? Приехать из другой страны и получить работу в одном из лучших музеев Парижа в столь юном возрасте? Даже если ей не шестнадцать, она раздражающе красива – наверняка каждый день наносит солнцезащитный крем, чтобы выглядеть такой молодой, а значит, дела у нее идут неплохо.

Сама того не желая, я присоединяюсь к группе. Сначала прячусь за какой-то американской парочкой – у отца в нагрудной переноске сидит малыш – и компанией немецких ребят на вид лет четырнадцати. Потом, когда становится плохо слышно, я набираюсь наглости и шагаю рядом с экскурсоводом. Та, похоже, не возражает. Наоборот, стоит мне поравняться с ней, как она одаривает меня легкой улыбкой.

Название картины я не слышу, но саму ее вижу очень хорошо: на холсте изображена нижняя часть женского обнаженного тела. Из-под приподнятой материи виднеются раскрытые бедра, ноги расставлены в стороны, в центре – облако лобковых волос. Все остальное осталось за границами полотна – если бы женщина не изгибалась так эротично, можно было бы решить, что это труп, оставленный серийным убийцей.

– Очевидно, когда картина была впервые выставлена напоказ, ее эротичность вызвала некие споры. Но само название, L’Origine du monde, или «Происхождение мира», несет скорее символическое, нежели сексуальное значение. Курбе показывает нам не просто женские, э-э, гениталии, он демонстрирует ее лоно, буквально источник всей жизни. А теперь пройдемте к следующей картине, которая вызвала такие же, если не большие споры во время первого показа… Давайте посмотрим, сможете ли вы догадаться почему.

Она жестом подзывает нас к другой картине, где представлена совершенно унылая сцена: женщина сидит за столиком кафе и смотрит в свой бокал. Рядом на скамье расположился мужчина. Импрессионистские мазки делают его лицо мертвенно-бледным, как у клоуна-зомби.

– Эта картина вызвала возмущение, сравнимое с тем, как если бы сегодня… Дисней выпустил фильм Квентина Тарантино.

Над шуткой смеется лишь один из немецких парней.

– Она, мягко говоря, шокировала посетителей, – продолжает девушка, лишь на долю секунды смутившись безучастностью слушателей. – Некоторые называли ее безобразной. Вы видите лицо женщины, оно угрюмое, почти зеленое, под стать лицу сидящего рядом с ней мужчины. L’Absinthe – так названа картина в честь напитка, стоящего перед женщиной. Это крепкий, горький алкоголь с привкусом аниса. Кто-нибудь из присутствующих пробовал абсент?

Семья американцев смотрит на нее с недоумением. Один из немецких ребят вскидывает руку. Три его товарища прыскают от смеха и пытаются ее опустить.

– Нет? – продолжает экскурсовод, окидывая нас взглядом. – Рекомендую попробовать, пока вы во Франции, но знайте меру.

Тогда я поднимаю руку. Слегка сбитая с толку экскурсовод поворачивается ко мне.

– Вам необязательно так делать, – говорит она.

– Простите, а почему эту картину считали безобразной? По мне, так она нормальная.

И это правда. Конечно, лица мрачные и немного размытые, но сама атмосфера тихая и спокойная. Этакие французские «Полуночники» девятнадцатого века. Я вот не могу себе представить, как с картины с женщиной, спокойно попивающей абсент, сдергивают белую ткань под вздохи и обмороки дам, которые слишком потрясены, чтобы оставаться в вертикальном положении или сознании.

– Понимаете… – начинает она.

Американская парочка, заинтересовавшись, придвигается ближе, но ребенок, почувствовав себя неуютно, начинает хныкать. Кто вообще тащит маленьких детей в музей? Что они тут узнают? Наверное, это сродни эффекту Моцарта: когда ребенку еще в утробе матери включают классическую музыку. Муж бросает на жену сочувствующий взгляд и отходит в сторону. Женщина, у которой я замечаю несколько выглядывающих из-под майки татуировок, приближается к гиду.

– Эта работа – явное отступление от других полотен Дега, картин с балеринами, которыми он известен. Обстановка… печальная. Женщина сама по себе, мужчина рядом с ней косится куда-то в сторону… Полагаю, богатые парижане хотели бы видеть у себя в гостиных не такого рода картины.

В эту минуту в меня врезается один из немецких мальчишек, которого толкнул его хихикающий друг. Поймав равновесие, он окидывает меня взглядом сверху вниз.

– А ты платила за экскурсию? – спрашивает он, поигрывая бровями.

Я медленно пячусь назад, и его гогот постепенно подхватывают остальные парни в одинаковых кофтах.

Группа продолжает осмотр. Остались только ребята и американка; ее муж, устроившись в углу возле картин Моне, тихо напевает ребенку песенку. А я все гляжу на картину, на лицо женщины. Мне кажется, что, если я буду долго, не моргая, на нее смотреть, она шевельнется и позовет меня к себе. Она выглядит грустной, но едва ли ждет кого-то. Нет, одиночество ее устраивает. Она там, где должна быть, просто ей это не нравится.

Я мысленно сравниваю эту работу с дедушкиной картиной «Читатель и наблюдатель». Читатель спокоен и доволен, а выглядывающий в окно мужчина – напротив, встревожен и чего-то ждет. Однажды я спросила у дедушки, кто эти люди, что с ними происходит. Он посмотрел на меня своим глубоким взглядом и откашлялся. Он ответил, что сама история – на картине, а все, что за ее пределами, там и должно оставаться. И теперь, глядя на женщину с бокалом абсента, я понимаю. Мне не хочется знать, кто она и откуда. Мне достаточно видеть, что ей грустно, что она затерялась в жутком месте – коричневом, абстрактном и безобразном. Я не собираюсь падать в обморок. Но как бы я хотела суметь изобразить что-то, передающее хотя бы двадцать процентов этой глубокой печали.