Я уставилась на потолок – такой же высокий и восхитительный, как и в соборе Или, в котором в один из редких выходных дней я побывала с мамой и Джеком. Если бы вся эта суетящаяся масса людей вдруг на секунду остановилась и вместе стала распевать гимны, то Господь точно бы нас услышал. А может, ветер отнес бы этот звук через океан, и Кларки с Сьюзен смогли услышать его.
Я любила петь гимны в нашей деревенской церкви, стоя рядом со Сьюзен за семейной скамьей
[72]. У Сьюзен отсутствовал музыкальный слух – она просто притворялась, что поет, открывая и закрывая рот, как рыба, чтобы рассмешить меня. Я думала о заросшем церковном кладбище, о его покрытых плющом каменных заборах и расшатанных деревянных воротах. Во время войны траву оставляли нескошенной, чтобы ее можно было косить и заготавливать сено. И на этом мягком зеленом лугу лежал надгробный камень моего папы.
Чем дальше я уезжала от дома, тем, казалось, больше я о нем думала. Именно в этот момент эта людская суета, беготня туда-сюда по вокзалу напомнила мне, как летние муравьи на нашей кухне носились вокруг сахарницы, а бабуля в своем черном, как уголь, траурном платье, сама как огромная муравьиная матка, ходила за мелкими вредителями с мухобойкой.
Я вдруг так сильно затосковала по дому, что заплакала. Я торопливо вытерла лицо рукавом. Мне же уже было почти двенадцать. Я никогда не плакала. Никогда. Мне приходилось быть сильной ради мамы.
– Умираю хочу чашку нормального чая, – проговорила миссис Льюис, зевая и потирая шею. – Я уже еле дышу. Да я бы даже кофе выпила, если больше ничего нет.
Мама сказала, что мы должны стоять возле часов с четырьмя циферблатами. Там нас и должен был встретить Джек. Мы сбились в кучку. Вокруг нас люди то и дело встречались друг с другом. Солдаты и авиаторы приходили и уходили. Они хвастались и шутили, а миссис Льюис сказала, что они герои, да благословит их и тех, кто не вернулся, Господь. Она уставилась на группу молодых женщин возле нас. Я подумала, что мама может сказать ей, что пялиться – неприлично, но я тоже не могла оторвать от них глаз. Они были яркие, словно бабочки: небрежно надетые шляпы, платья с узорами, меховые воротники, атласные подкладки на пальто, высокие каблуки и чулки со швом. Они прыгали в распростертые руки вернувшихся солдат, которые поднимали их и кружили. И все же, несмотря на их пышные наряды, эти женщины не шли ни в какое сравнение с моей мамой. В своих будничных башмаках со шнурками и непритязательной коричневой фетровой шляпе с переломанными фазаньими перьями моя мама оставалась самой прекрасной во всем Нью-Йорке английской красавицей.
– Черт возьми, что Джим подумает, когда увидит меня? – простонала миссис Льюис. – Я одежду уже несколько дней не меняла. Да тут носильщики лучше меня одеты.
– Джимми подумает, что ты просто цветешь, – произнесла, как всегда доброжелательная, мама. – Ты его просто ослепишь, Бетти. Вот увидишь.
Миссис Льюис была, как говаривала бабуля, неряхой. На корабле мама штопала и латала одежду Бетти Льюис, но та все равно выглядела потрепанной. Она была на сносях и ходила вразвалку, отклоняясь назад и упирая руку в поясницу. В своем сером пальто с развевающимися полами и с большими плечиками, в круглой соломенной шляпе, посаженной на кудрявую голову, миссис Льюис походила на мотающийся туда-сюда колокольчик.
Я надеялась, что когда-нибудь стану такой же добросердечной, как и моя мама. Что позаимствую ее внешность и привлекательность. Миссис Льюис напомнила мне, что я могу пойти в папу с моими мальчишечьими веснушками и коротко стриженными рыжеватыми волосами. Мама обещала мне, что я смогу отрастить свои волосы, когда мы обоснуемся в Нью-Йорке. А еще у нас будет собака, потому что нам нужно забыть о папиной старой пастушьей собаке. У Джека был дом в местечке под названием Вудсайд-Уинфилд, а еще – сад вокруг дома. Полно места, говорил Джек, для фамильного пса. Судя по его письмам, отрывки из которых мне зачитывала мама, у меня должна была появиться целая толпа друзей, как только я пойду в школу. Я научусь любить бейсбол и стану проводить субботние утра в кинотеатрах. Джек будет покупать мне крендельки и молочные коктейли, а еще станет водить меня в кондитерскую на углу. Он будет дарить мне пупсов и бумажных кукол. Я сказала маме, что я бы лучше понаблюдала за сверчками на земельном участке, и, хоть мне и нравилась идея бумажных кукол, я настаивала, что слишком взрослая для такого. С моей стороны было жестоко так бесцеремонно обращаться с их мечтами, но мама ничего не сказала. Она просто свернула письмо, вложила его в конверт и присоединила к связке писем, перетянутых резинкой. Свою улыбку она, казалось, спрятала туда же. Она предложила подумать над именем пса, когда он у нас появится.
– А что, если наши мужья не придут? – спросила миссис Льюис. Ее карие глаза блестели от слез. – Что мы будем делать?
Она задавала этот вопрос с тех пор, как мы встретили ее. В долгом морском путешествии, лежа с морской болезнью в койках, мы постоянно слушали, как миссис Льюис плачет о том, придет ли Джимми ее встретить.
– Послушай, Бетти, – сказала мама. – Да Джимми, наверное, дни считал до того, как увидит тебя. Ты же его жена. А он, в конце концов, собирается стать отцом.
– В этом-то и проблема. – Миссис Льюис положила ладонь на живот и понизила голос. – Мы его не планировали, понимаешь? Это была ошибка.
– У Джимми есть обязательства. И, уверена, он будет их исполнять.
– А если не будет, мне придется возвращаться в Лондон. Я этого не вынесу. Только представь все эти жалостливые взгляды от соседей. «Бедняжка, – скажут они. – Одна с ребенком, отвергнутая своим военным мужем…»
Я решила, что поехала бы домой при любых обстоятельствах, пусть это было и не самое счастливое место. После смерти моего папы дяде Роджеру стало тяжело ухаживать за фермой в одиночку. А еще ссора со Сьюзен. По моей вине. И все же ферма была для меня домом. Она была всем, что я знала, и я по ней ужасно скучала.
– Мы все во власти наших мужей, – сказала миссис Льюис. – Вот ты, например, Ирен. Ты говоришь, что Джек тебя любит, но что, если он вдруг передумал после последнего раза, когда вы виделись? Ты проделала весь этот путь, поверив в купленное наспех кольцо. У тебя билет в одну сторону до Нью-Йорка, чемодан и несколько долларов в сумочке. И все.
Мама ответила, что еще у нее есть я. Ее дочь. Я даже слегка выпрямилась и взяла маму за руку, обрадовавшись, что мы на некоторое время объединились против миссис Льюис и ее постоянных жалоб.
– Маловато для того, чтобы начать новую жизнь, а? – сказала миссис Льюис. – А что, если Молли надоест твоему Джеку и он захочет отправить ее обратно? Что ты будешь тогда делать? Это их страна, а не наша.
Бабуля высказывала те же опасения, когда мама впервые сообщила, что мы переезжаем. В конце весны в этом году мы ездили в Лондон, чтобы пройти в посольстве медицинский осмотр и интервью для получения визы, и моя бабуля сказала, что не позволит Джеку удочерить меня. Мама могла выходить замуж за своего америкашку, если ей так хочется, но меня с собой она взять не могла.