Как вам живется в Париже - читать онлайн книгу. Автор: Тамара Кандала cтр.№ 42

Арсений, по-прежнему, ничего не понимал. Он мысленно подсчитал — в этот момент Нике было двадцать лет, а ему шесть, и он с матерью уже жил в Париже. Никаких других ассоциаций у него не возникло.

— Ну, конечно, — сообразил наконец Робин. — Вы были ещё так малы, что эти даты и названия ни о чём вам не говорят. Ну хоть о катастрофе в Чернобыле вы слышали?

— Ну конечно!

— Так вот, она произошла двадцать шестого апреля, то есть за два дня до этих их «римских каникул». Примерно в тридцати километрах от того места, где они находились.

— Это значит… — У Арсения в голове возникла страшная, почти апокалипсическая картина — радостная, ничего не подозревающая Ника в густом радиоактивном облаке. — Но… но ведь это произошло почти двадцать лет назад! — В его голосе была мольба, как если бы сейчас это зависело только от Робина — вынести или не вынести приговор.

— Это значит, что они нахватались радиации, почти как в эпицентре Хиросимы. А последствия могут сказаться сразу, а могут и затаиться в организме, как бомба замедленного действия. Радиация — штука очень коварная. И до сих пор ещё до конца не изученная.

— Но как же их не предупредили? Ведь прошло уже целых два дня с момента взрыва!

— Вы забыли, где они жили. «Империя зла» — это был не просто образ. И, в первую очередь, это касалось своего собственного народа. Катастрофу пытались скрыть, как от своего населения, так и от всего мирового сообщества, как можно дольше. Вместо того, чтобы немедленно давать людям дозы йода и объяснить им, что они должны оставаться в домах, укрытиях, они вывели детей на первомайскую демонстрацию. Если бы не международный резонанс, жертвы бы насчитывались уже сотнями и сотнями тысяч.

— Так значит Никина болезнь сегодня — это последствия тех страшных двух дней!

— С большой долей вероятности, — сказал Робин.

— А то лечение, которое ей проводят — оно эффективно?

— Тот факт, что она отказалась делать химиотерапию, в несколько раз снижает эффективность лечения.

— Я пытался с ней говорить. Она не слышит никаких доводов. Отказывается наотрез. Из-за ребёнка.

— Я знаю. Теперь по поводу ребёнка… Я должен предупредить вас… как врач.

Арсений сцепил руки так, что у него побелели косточки пальцев — он был готов к худшему.

— Я не буду приводить вам страшную статистику уровня детской смертности, никогда не виданные доселе аномалии новорожденных в первые годы после катастрофы. Но расскажу вам историю Танечки, той самой, с которой была в эти дни Ника. Она вскоре вышла замуж и родила ребёнка. Ребёнок родился с такими ужасными отклонениями, что его не хотели даже показывать матери. Но она настояла. И решила забрать это непонятное существо домой, хотя ей предлагали оставить его в больнице при роддоме. Такая вот мужественная женщина. Через несколько месяцев ребёнок, к счастью, умер. Через несколько лет она забеременела опять. И решила рискнуть. Родилась девочка. На этот раз без явных патологий. Они проявились гораздо позже, к пяти годам. Она несколько раз приезжала с девочкой к нам, в Париж. Я показывал её самым лучшим педиатрам. Не буду вводить вас в детали, но у ребёнка оказались изменения на хромосомном уровне — поражено большинство внутренних органов. Девочка полный инвалид. Помочь ей невозможно. Медицина в таких случаях бессильна, она ограничивается только ослаблением постоянных болей, с помощью всё большего количества лекарств.

Он замолчал. Выпил залпом заказанный им коньяк. Потом продолжал.

— Поэтому, когда у Ники случились подряд два выкидыша, и я клещами вытянул из неё эту историю, я подумал, что это даже к лучшему. И вот теперь…

— Вы хотите сказать, что Ника может умереть ради того, чтобы дать жизнь больному ребёнку? Оставив его потом без матери?.. Но почему вы не рассказали мне об этом раньше?! Сейчас уже слишком поздно. У неё слишком большой срок. И время для химиотерапии уже потеряно. Она и по поводу второй операции сомневается, боится, что это тоже может повредить ребёнку.

— Поздно было уже в тот момент, когда она приняла решение. А решение она приняла в тот момент, когда узнала, что беременна. Я достаточно хорошо знаю свою бывшую жену, чтобы понять, что её решение было бесповоротно. На все случаи. Недаром ведь она ни разу не согласилась сделать экографию, чтобы понять, как идёт развитие ребёнка. И не забывайте, что она с самого начала, как никто, отдаст себе отчёт в том, о чём вы только что узнали. Но учтите, если она не согласится на следующую, двойную операцию, шансов выкарабкаться у неё не останется совсем. На данный момент анализы у неё такие же плохие, как и перед первой пересадкой. Ребёнку это повредить не должно, так как вся радио и химическая обработка её костно-мозговой жидкости будет проводиться вне её тела, а введённая потом обратно в её позвоночник, она будет оздоровлять её организм естественным путём. Я решил рассказать вам всё это для того, чтобы вы тем не менее были готовы ко всему.

Потом Робин сказал, что он должен идти, и, попрощавшись, направился к выходу. Арсений нагнал его в последний момент, когда тот был уже у самой двери.

— Мне очень жаль, — сказал он, положив руку на его плечо, — что случилось так, что мы любим с вами одну женщину. Именно вас мне не хотелось бы заставлять страдать.

— Мне бы тоже было гораздо проще, если бы вы оказались «злодеем», — криво усмехнулся Робин. — Я бы вас просто убил.

ххх

Через несколько дней Ника легла в госпиталь. Она решилась всё-таки на эту вторую операцию — пересадку её собственного, оздоровлённого костного мозга. Она была уже на шестом месяце беременности. Несмотря на все заверения, она понимала, что вся эта процедура была достаточно опасна, как для матери, так и для ребёнка. Для неё требовались пять-шесть недель, в течение которых пациент должен был находиться в полной изоляции от внешнего мира, то есть в специально обработанном, практически герметически закупоренном стерильном помещении со строго определённой температурой. Естественно, к ней никого не пускали, даже ближайших родственников. Единственная возможность общения с ней была через толстое, звуконепроницаемое стекло её палаты, где посетителей ей было видно только до плеч, и исключительно знаками.

Несмотря на всё это, Арсений выглядел гораздо более уравновешенным по сравнению с последним разом, когда я его видела. Только глаза были красными и воспалёнными. Он сказал мне, что совершенно перестал спать — не помогают никакие таблетки.

Мы сидели с ним в маленьком садике при госпитале, на жёсткой коричневой лавке. Под ногами была каша из последних, уже сгнивших листьев, смешанных с грязью почти недельных холодных дождей. Я пыталась говорить ему в утешение что-то банально-ободряющее.

— Знаешь, — сказал он мне, — за эти шесть месяцев Никиной болезни я понял про жизнь гораздо больше, чем за предыдущие двадцать шесть лет. До этого я был просто претенциозным сосунком. Я повзрослел сразу на несколько жизней.

— Тебе должно быть очень страшно, — сказала я. По крайней мере, мне за него было очень страшно.