Илья поднимался по лестнице, то и дело прислушиваясь, но не слышал никаких других звуков, кроме собственных шагов. Миновал пролет и вскоре очутился перед стеклянной дверью на следующий этаж. Она была закрыта, но сквозь матовое стекло пробивался свет.
Помедлив секунду, Илья повернул ручку и толкнул дверь. Та отворилась бесшумно, явив его взору сестринский пост. Открывшаяся картина казалась мирной и обыденной, если не считать, что здесь никак не могло быть того, на что смотрел Илья!
Сестринский пост представлял собою письменный стол, заваленный бумагами. В стаканчике ощетинились остриями карандаши и авторучки, свет настольной лампы очерчивал желтый круг. За столом, низко склонив голову, сидела женщина в белом халате и шапочке и сосредоточенно писала что-то в толстой тетради.
Илья невольно замедлил шаг, не зная, радоваться ему или развернуться и бежать обратно.
В этот момент в его поле зрения возник еще один человек. Худой лысый мужчина в серых сиротских штанах, футболке навыпуск с длинным рукавом и тапочках на босу ногу подошел к столу и позвал хриплым прокуренным голосом:
– Сестричка!
– Опять не спите, Савинов? – не поднимая головы, ответила медсестра.
– Болит, зараза! – Мужчина поскреб бок. – Спасу нет.
– Потерпите.
– Говорю же, спасу нет! – Голос его сделался плаксивым. – Мне бы микстурки какой. Или, там, таблеточек.
– Вы уже выпили все, что вам доктор прописал. Больше нельзя. Обезболивающее вечером тоже вам давали. Возвращайтесь в палату, Савинов. Терпите, вы же мужчина.
Савинов испустил тяжкий вздох. Илья подумал, что он снова примется клянчить «таблеточки», но вместо этого мужчина усмехнулся и сказал:
– А ты слушай, слушай, паренек. Скоро и тебе нутро скрутит. Спать не сможешь. Какой уж сон! Наш ты теперь.
Говоря это, Савинов поворачивался к Илье. Медсестра за столом тоже медленно подняла голову, и через секунду оба они уже смотрели на него, застывшего на лестнице в нескольких шагах. Илья не мог отвести от них взгляда, хотя и понимал, что увиденное отпечатывается у него в мозгу, лишая способности мыслить здраво.
По лицу мужчины ползали крупные белые черви: извивались, забирались в пустые глазницы и ноздри. Лысый череп с правой стороны был проломлен, вокруг раны запеклись черные сгустки. У женщины глаз не было вовсе – только огромный рот в пол-лица, ощерившийся острыми зубами.
– Мы наблюдаем за тобой, – проскрипел безглазый монстр, поднял руку и погрозил Илье пальцем. – Мы живем в темноте.
Мужчина захохотал, стукнув ладонью по столу, и черви посыпались у него изо рта.
Безумие. Все здесь было безумием!
Илья хотел было сделать шаг назад, но не удержался на ступеньках. Неуклюже замахал руками, пытаясь уцепиться за перила, но не сумел сделать этого и, потеряв опору, полетел вниз.
Последней мыслью перед тем, как все кругом потемнело, пропало, было: «Шею точно сломаю». А потом пришла пустота.
… Сознание возвращалось постепенно. Сначала появились звуки (чьи-то тихие, озабоченные голоса), потом – запахи (цитрусовый аромат духов, ваниль и что-то химическое, вроде полироли для мебели), потом – тактильные ощущения.
Приоткрыв глаза, Илья обнаружил, что лежит на кафельном полу, возле умывальников, а рядом с ним – Щеглов, Костя Калинин, Лариса, Томочка и еще какие-то люди.
«Я упал? Надеюсь, что очки не разбились», – мелькнула мысль.
Томочкино лицо выражало сильнейшее беспокойство и сострадание – но ровно до той поры, пока Илья не встретился с ней взглядом. После этого словно шторка опустилась: личико девушки стало замкнутым и отрешенным.
– А где… – Илья подался вперед, оглядываясь по сторонам. Голова ответила легкой болью. Затошнило, но не сильно. – Я в отеле? Опять?
Илья понимал, что вопрос прозвучал глупо и странно. Все стали переглядываться, смотреть друг на друга.
– Конечно, ты здесь, где ж тебе быть? – первым отреагировал Рома.
– Что случилось?
– Тебя долго не было. Мы уходить собрались, стали искать, – ответил Калинин.
– Вы остались тут, мы с Романом ушли обратно в зал, – одновременно с ним проговорила Гусарова.
– Долго – это сколько? – спросил Илья. По его ощущениям, он бегал по коридорам больницы примерно минут двадцать или чуть меньше.
– Примерно час, – сказал Рома. – Тебе, видно, стало плохо здесь. Ты заперся изнутри, мы пытались открыть дверь. Вошли – ты на полу.
– Все нормально? – встревоженно спросила Лариса. – Или скорую помощь вызвать?
Лежать было жестко, болела спина, а еще – бедро. Наверное, ударился, когда падал. Но в целом он чувствовал себя хорошо, о чем и сказал.
– Не надо скорой. – Илья сел. – Со мной все отлично.
– Голова закружилась, наверное. – Гусарова потрогала его лоб, как заботливая матушка. – Температуры вроде нет.
«Значит, мне все почудилось? – подумал Илья. – Но почему я не помню, как заходил в туалет?»
Он поднялся на ноги, шагнул к раковине и открыл воду. Снял очки (целы, хвала богам!), умылся, избегая смотреть на свое отражение.
Остальные стояли кружком, ждали, что он будет делать дальше. Илья завинтил кран и вытерся бумажным полотенцем.
– Простите за беспокойство, – сказал он. – Сам не понимаю, что случилось.
В ответ зазвучали голоса: его успокаивали, просили не переживать и беречь себя. Он не вслушивался, хотя и отвечал. Желание было только одно: быстрее уйти отсюда.
– С тобой такое раньше бывало? – спросил Калинин.
Илья качнул головой – нет. И подумал:
«Вот именно, что не было. Это все «Петровский». С этим местом явно что-то не то».
Уже гораздо позже, когда он оказался в своем подъезде и поднимался по лестнице к двери квартиры, Илье пришли на ум слова приятеля матери о демонах, что воют по ночам в отеле. Вспомнились слова безглазой медсестры о том, что за ним наблюдают из темноты.
По спине вдоль позвоночника пробежал озноб. Когда он оказался на площадке между вторым и третьим этажами, неожиданно погас свет. Лампочка замигала и потухла.
«Совсем как там, в отеле!» – подумал он.
Полной темноты не было: все остальные лампочки горели, но рядом с Ильей сгустился мрак. По углам точно кто-то плеснул чернил, и тьма стала казаться живой, осязаемой. Илье показалось, что он и впрямь чувствует чей-то недобрый взгляд.
«Мы наблюдаем за тобой… Мы живем в темноте».
Илья никогда и никому не признался бы в этом, но ужас, который вдруг охватил его, был таким душным, таким всеохватным, что у него затряслись руки. Он стоял в подъезде собственного дома, где прошло все его детство; прекрасно знал, что за каждой дверью – люди, обычные люди, занятые повседневными делами, и все же чувствовал себя бесконечно одиноким, заточенным не пойми где…