– На шестьсот шестьдесят шесть баллов? – кисло усмехнулся Скрикс.
– Да, вы правы, здесь есть небольшой риск… Но ведь всякое бывает… Мессир наверняка придумал, как все обосновать.
– По-моему, риск очень даже велик, – не согласился фотограф. – Я был на играх и видел Крупье. Его так просто не проведешь.
– Хорошо, господин Скрикс, – кивнул Хорс. – Поступим так: я захожу к вам послезавтра утром. Дальше действуем по обстоятельствам. Если девушка умерла, а карточки нет – вы покойник. Если же вы ошиблись в своих прогнозах и она жива, то по-быстрому повторяем сегодняшний сценарий. В одиннадцать вечера мессир отправится в Клуб. Фотография должна быть при нем.
– На том и условимся, – произнес фотограф, выпуская гостя в коридор. – Мессир еще скажет мне спасибо. До свидания, Хорс.
– До свидания.
Выдохнув, Скрикс снова остался наедине с самим собой. Потайный клуб, упоминавшийся в их разговоре, не просто был заведением для избранных. О самом существовании Клуба знали только избранные. Мессир Гольденбрунер числился одним из самых старых и влиятельных его членов. Ежемесячно в Клубе проводилась карточная игра. Играли там не на рубли, доллары или фунты стерлингов, а на так называемые золотые калигулы, которые при желании можно было обменять на рубли, доллары или фунты стерлингов. Игра шла по довольно мудреным правилам, и в качестве игральных карт выступали фотографии, произведенные по тайной технологии особыми специалистами (фотографами). Карты Смерти, на которых специализировался Скрикс, были старшими в колоде. Большинство фотографов имели узкую специализацию, редко кто из них мог одинаково успешно работать с разными сюжетами. Конечно, был Виртюк, который брался за все, но процент брака в его работе зашкаливал. Скрикс не помнил, чтобы кто-нибудь выигрывал, имея на руках карты Виртюка.
Всего существовало двадцать видов карт. Большинство названий говорили сами за себя: «Рождение», «Боль», «Катарсис», «Наслаждение», «Любовь», «Горе» и «Радость»… ну и в самом конце – высшая игровая единица «Смерть». Подобно игре в покер, карты образовывали различные комбинации той или иной силы. Чем больше выложенных на стол карт-фотографий относилось к жизни одного человека, тем сильнее была комбинация.
Теперь Скрикс понимал, зачем расчетливый игроман Гольденбрунер одновременно подослал Лизе Комаровой и фотографа и убийцу. В коллекции мессира явно уже имелись карты, связанные с жизнью этой девушки, и он хотел составить невероятную по своей силе комбинацию, увенчав ее картой смерти первой категории – шестьсот шестьдесят шесть баллов из шестисот шестидесяти шести возможных.
«Сколько карт Лизы уже собрано Гольденбрунером? Что, если он каким-то образом ухитрился завладеть всеми девятнадцатью? Звучит безумно, но почему бы и нет? В таком случае до полного комплекта недостает всего одной…» – с этими мыслями Скрикс перешел в дальнюю половину комнаты, где на агрегате лежал тот самый курьерский пакет, который обронила убегающая Лиза. Фотограф подобрал его и, принеся домой, сразу же спрятал за занавеской. Скрикс не хотел, чтобы бандероль попадалась на глаза Хорсу, а в том, что Хорс явится, особо сомневаться не приходилось. Содержимое бандероли Скрикса не интересовало. С пакетом под мышкой фотограф вышел из комнаты. Спустившись в холл, он подошел к телефонной стойке. Собственного телефона у фотографа не было, поэтому, если возникала потребность, он пользовался общественным.
Скрикс положил пакет перед собой на полочку (так, чтобы видеть реквизиты), затем поднял трубку и начал набирать номер…
VI
Был уже одиннадцатый час вечера, когда в комнату фотографа снова постучали – робко и тихо, будто спрашивая: «Есть кто дома? Если нет, то я, пожалуй, пойду».
Скрикс медленно перевел взгляд со стены на дверь, вытер о себя вспотевшие ладони и пошел открывать.
На пороге стояла Лиза Комарова. Девушка нерешительно переминалась с ноги на ногу. Те же сандалии, джинсы, та же льняная туника и плетеные браслеты на тонких запястьях, вот только на голове появилась безразмерная кепка, одетая задом наперед, и выражение лица тоже изменилось – стало настороженным, как у маленького лесного зверька, почуявшего запах лисьей норы.
– Извините, что так поздно. Это вы Николай?
– Я. Заходите.
Скрикс посторонился, но входить гостья не спешила, продолжая мяться у входа.
– Мне звонил какой-то человек…
– Да, Валерий Николаевич, мой знакомый.
– Он сказал, что вы нашли пакет с документами. Это, видимо, тот самый пакет, который я потеряла на Галерной улице.
– Вы не узнаете меня, Елизавета? – спросил Скрикс, пристально глядя ей в глаза. – Это ведь я фотографировал вас, когда вы бросили пакет и бежали от убийцы.
– Убийцы? Какого еще убийцы? – Лиза напряглась и сразу как-то вся сжалась, в глазах ее читалось недоверие. – Какой-то дегенерат просто хотел меня напугать, сунул в лицо вонючую куриную лапу… Что ж, у него это отлично получилось. Орала я громко, бежала быстро.
– Хорошо, пусть будет куриная лапа, – кивнул фотограф. – Может, вы все-таки войдете?
– А может, вы просто отдадите мне мой пакет? – попросила Лиза. – Времени много, а мне домой. Если начальник узнает, что я его потеряла, то мне конец. Одним увольнением не отделаюсь. Отдайте мне пакет, Николай, пожалуйста.
– Держите, – Скрикс взял с кровати бандероль и протянул девушке.
– Спасибо, – Лиза сразу же прижала пакет к груди, словно боясь снова его потерять. – Я пойду. Извините, но мне нечем вас отблагодарить.
– Вы можете войти, – сказал Скрикс.
– Я пойду. До свидания.
Развернувшись, она заспешила по коридору. Фотограф закрыл дверь и в течение часа снова смотрел на стену.
Потом он бросил взгляд на часы, решил, что времени прошло достаточно, и вышел из комнаты, оставив дверь приоткрытой. Скрикс прошел один пустой коридор, затем второй и третий… Девушку он нашел в туалете. Лиза Комарова забралась с ногами на подоконник: она сидела, обхватив колени руками, и плакала. Вся ломкая, тоненькая фигурка ее при этом дрожала как осиновый лист. Окно было забрано решеткой. Там, в фиолетовом сумраке, словно гигантские синие киты, медленно проплывали облака.
Услышав стук шагов по кафельной плитке, Лиза повернула голову.
– Я не могу найти выход, – сказала она, проведя кулаком по мокрой щеке, и большие глаза ее смотрели по-детски жалобно. – Я заблудилась. Лифт не вызывается, телефон не ловит… Что это за место?
– Пойдем, Лиза, – тихо произнес фотограф. – Не надо меня бояться. Здесь ты в безопасности. Это всего лишь общежитие, и здесь живут… люди.
Скрикс не сказал, что, сколько ни броди по коридорам, никого из так называемых «людей» не встретишь. Стучать в запертые двери номеров, дергать дверные ручки и даже кричать, пусть даже и на разрыв голосовых связок, – бессмысленно и бесполезно. Нет здесь никаких других жильцов, нет здесь никаких других комнат; вернее, они есть, но сейчас они так же далеко, как Венера, Марс или Плутон. Весь этот мрачный, унылый, с облезлыми стенами лабиринт, с коридорами, лестницами, бутафорскими дверями и аварийным санузлом, на плане общежития выглядит как стандартная комната под таким-то номером и расположенная на таком-то этаже, и то, что внутри она больше, чем снаружи, – так этим в Старой Общаге никого не удивишь. Все здесь умело приспосабливалось под вкусы и потребности постояльцев, а Скрикс любил темноту, обожал сырость, как будто в прошлой жизни он был мокрицей и шевелил усищами среди сочащихся влагой труб и ржавых вентилей.