Да, он был ее учителем, властителем ее чаяний, надежд на справедливость, веры в будущее и…
— Фазият! — послышался сердитый и властный окрик сзади.
Перед девушкой стоял ее жених — в римской тунике до колен и не к месту надетой на голову куфии.
— Что ты здесь делаешь? — возмущенно спросил девушку сын городского богатея. — Или ты забыла, кому должна принадлежать?
— Мустаф, я… — начала было Фекла, но он тут же перебил ее:
— Моей невесте не стоит так себя вести! Марш домой!
Он громко кричал, и его, конечно, услышали на тайном собрании христиан, но сюда уже неслась армада римских воинов. Не убежать, не скрыться. Легионеры, опытные в борьбе со смутьянами, перекрыли все двери и окна, ворвались на собрание и устроили кровавую расправу. Не обращая внимания на крики боли и ужаса, они били несчастных плетьми, вязали им руки, а самых непокорных убивали на месте. Не один короткий римский меч в эту ночь обагрился кровью.
Проповедника Павла с разбитым лицом и сломанными ребрами вывели на улицу.
— Что, бандит? Нового бога тебе захотелось? Бога?! — взвизгнул Мустаф и двинул бывшего дознавателя кулаком по разбитой диафрагме.
Павел вскрикнул от нестерпимой боли и лишился чувств. Двое римлян подхватили его под руки и поволокли в сторону городской префектуры.
Онемевшая от ужаса Фекла впервые в жизни увидела, как жестоко власть расправляется с непокорными. Этой ночью девушка поняла, что такой, как прежде, она уже не будет никогда.
* * *
Три дня и три ночи Феклу по доносу жениха не выпускал из дому отец, три дня и три ночи ей не пилось и не елось. И только губы тихо шептали: «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…» Наконец девушка просто слегла.
— Это не опасно. Это просто тоска, — констатировал врач Зинэтулла.
— По жениху, — рассмеялся отец и снял охрану.
В тот же вечер изможденная Фекла услышала от рабыни, что ужасного смутьяна и богохульника Павла завтра казнят на рыночной площади.
Ночью, дождавшись, когда весь дом уснет, обессиленная Фекла быстро поднялась и, выйдя из дому, увидела за воротами двух римлян. Легионеры в блестящих касках, пестрых туниках, в полной боевой амуниции охраняли дом отца Феклы, уважаемого горожанина Бахи Челеби — скорее выход из него, нежели вход. Кусая губы, отважная девушка бесшумно подошла к калитке и услышала разговор легионеров.
— Вот, Ругус, служи доблестно, и будет тебе награда, — говорил римлянин постарше, полноватый, с небольшим брюшком.
— Ага, — недовольно откликнулся молодой воин с рыжими усами, — дождешься тут…
— Марс вознаградит нас, я тебе точно говорю! Я верю, что когда-нибудь заплатит с лихвой!
Фекла, закусив губу, беззвучно вернулась в дом. У нее созрел план, основанный на знании о том, как простоваты римские солдаты. Уже через две минуты она вскарабкалась на старый раскидистый кедр, стоявший как раз над ними.
— Я говорю тебе, — продолжал доказывать опытный воин молодому, — не гневи богов! Будь прилежен, проявляй бдительность, и Марс вознаградит тебя.
Вдруг прямо с неба на каменную кладку мостовой богатого квартала упала монета.
— Что это? — Ругус сделал два шага и нагнулся, чтобы посмотреть. — Золото! Корнелиус, золото!
Вторая монета упала рядом.
Ругус схватил и эту монету и посмотрел вверх. На старом кедре никого не было.
— Золото! Неужели правда? Вознаградил! Марс вознаградил!
Затем упала и третья монета, приведя молодого воина в раж. А его товарищ Корнелиус осмотрелся вокруг. Понятное дело, ночью на улицах никого не было. Он быстро подбежал к молодому и оттолкнул его:
— Ну-ка уйди! Это он меня вознаградил!
— Тебя-то за что? Мешок с дерьмом! — разозлился молодой воин и отпихнул товарища.
Завязалась потасовка. А находчивая Фекла, которая умело пряталась в кроне старого кедра, подкинула еще несколько золотых монет с изображением императора Тиберия. Ловко соскользнув вниз, она пробралась через калитку мимо дерущихся римлян, шмыгнула за угол и стремглав понеслась к префектуре.
* * *
Павел лежал в темнице уже четвертые сутки. Голод, холод, тьма. Жуткие кровавые раны от рассечений на бровях, сломанные ребра, синяки и отеки вокруг глаз… Как мелко все это по сравнению с величием мира и всеобъемлющими владениями Господа! Воля, неволя… Мудрец остается свободным и за решеткой.
Только однажды ему принесли воды. Сжалившись, очередной охранник быстро заскочил в темное затхлое помещение, поставил грубый глиняный кувшин на пол и, шепнув: «Пей!», поспешно ретировался, чтобы не навести на себя подозрения в сочувствии преступнику. А потом опять воцарилась тишина. Павел, совершенно обессиленный, полз к воде полночи. Еще ни один путь в жизни не казался ему таким долгим и мучительным. Достигнув цели, он протянул руку, но не рассчитал силы и опрокинул кувшин. «На все воля Божья…» — пролепетал апостол, откинулся на спину и забылся.
— Сегодня утром прибыл скороход из Иерусалима и сообщил волю царя иудейского Ирода Антипы. Предателя Шаула из Тарса казнить немедля! — радостно сообщил Павлу трибун Ангустиклавии
[7], конный легион которого столько дней разыскивал проповедника.
— Слава Господу нашему! — отозвался Павел.
— Но ты не умрешь сегодня, — снисходительно добавил римлянин, будто облагодетельствовал пленника. — У тебя еще есть сутки, пока рабочие подготовят место казни.
— Что ж, будет время помолиться, — смиренно выдохнул бывший раввин.
— Я буду милостив, — самодовольно продолжил трибун, — позволю тебе выбрать самому. Как ты хочешь умереть?
— Строже или мягче карать за святотатство — это проконсул должен решать, сообразуясь с личностью преступника, с обстоятельствами дела и времени, а также с возрастом и полом преступника, — процитировал трактат Ульпиана Павел
[8]. — А ты ведь не проконсул. Судя по одежде, ты всего лишь трибун.
— Ты прав, — захохотал римлянин, — я просто испытывал тебя.
— Разве это испытание? — с иронией спросил полуживой Павел. — Нет лучшего дара, чем умереть за веру, а вот жить убийцей — это испытание.
— Завтра тебе отрубят голову! — вскричал трибун.
— Я не боюсь, — спокойно продолжил пленник. — Бойся ты! Ибо сказано — не убий!
— Сумасшедший! Ты просто сумасшедший, — не выдержал офицер и выскочил из камеры как ошпаренный.
Да, это было днем. А теперь настала ночь. Последняя ночь Павла на этой грешной земле. Сейчас он лежал и вспоминал. Еще несколько лет назад он был таким же, как этот наглый и самодовольный трибун, когда допрашивал мать Иешуа Мириам, подругу Иешуа Мару… «Сумасшедшие! Безумные преступницы!» — говорил он им, и ничего от них не добился, а они… Они открыли ему дорогу в новую жизнь. Он полностью переродился и встал на путь истины.