Шок-рок - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Кинг cтр.№ 29

…Когда Зидора спросили, почему ему так хотелось воссоединить лоа или дух Моррисона с его выкопанным телом, он объяснил с необычайной искренностью: "В детстве, когда я приезжал в эту страну на большой лодке с [моей] родины, для меня рок-н-ролл очень много значил. Ритм… его энергия, а потом еще слова, особенно такие, как у Моррисона… Он говорил многое мне, другим. Не просто слова пелись, как в других песнях, а слова для меня. Он — бог, даже когда живой… не потому что он [был] всегда хороший человек, но [он] хотел быть хорошим внутри. Я чувствовал это в его музыке, чувствовал это в словах. Поэтому я рисую вевес, чтобы призвать [его?] при помощи силы слов и музыки. Потому что там есть добро.

И когда он в ту ночь пошел по [той] парижской улице, он улыбнулся мне и сказал "Привет", будто я его старый друг. Джим, он любит всех, если только его не предают. Всегда был человеком без предубеждений и остался таким, когда я его узнал. Может, поэтому он уходит опять, потому что люди предубеждены против него…"

Сообщение АП/ЮПИ, 10 декабря 2001 г., понедельник

Джеймс Моррисон, бывший вокалист рок-группы 60-х гг. "Дорз", недавно ставший объектом ожесточенных религиозных и общественных дискуссий вследствие его физического воскрешения, в прошлую пятницу, накануне своего пятидесятивосьмилетия, обнаружен мертвым его наставником и компаньоном Жаном Зидором Дезире. Моррисон покончил с собой выстрелом из пистолета в сердце; согласно его письменному пожеланию, его кремировали, а пепел развеяли над Тихим океаном. Он оставил короткую записку, оправдывающую Зидора, в которой утверждает, что "у легенды собственная жизнь, превосходящая жизнь существа, создавшего эту легенду — при таких обстоятельствах существование вышеупомянутого существа становится излишним. Моя легенда жила всегда, и пусть она живет и дальше. Не надо подхватов. Не надо дополнений". Зидор заявил для прессы лишь следующее: "Прежде всего Джим не умирал никогда, как же он может умереть снова?"

Отрывок из "Истории рок-н-ролла", стр. 235

…Не знаю, сделали ли мы хоть какие-то выводы из второй жизни и смерти Джима Моррисона, кроме того, что его первая жизнь и смерть были достаточно значительны, чтобы обеспечить ему место в истории музыки и культуры; возможно, наследие его второй жизни и последних дней состоит в том, что мы не способны по-настоящему к кому-то прислушиваться, у кого-то учиться, как бы они ни старались и как бы ни были сосредоточены на своей миссии в искусстве и литературе…

Сообщение АП, декабрь 2001 г.

Впервые в истории Парижа нефранцузская достопримечательность стала популярнейшим объектом паломничества туристов. Опустевшее захоронение певца Джима Моррисона стало самым посещаемым местом во Франции, превзойдя Лувр, Версаль и даже Эйфелеву башню. Один турист, замеченный возле пустой могилы, сказал: "Теперь это единственная возможность побыть с ним рядом…"

Девять месяцев — в турне по Северной Америке, девять месяцев — сплошь отельные номера, крутые обеды, свежие, что ни день, простыни, а теперь — какой же кайф эти грязь и жара, мышцы, сведенные не от выламывания перед орущей публикой, а просто — в усилии допереть по пыльной дороге до ближайшей деревеньки, где ни единая живая душа из местных понятия не имеет, кто таков Дэнни Имбро, да и имени такого не слыхивала. Здесь он — просто очередной Белый Человек, экзотическая штучка, есть на кого поглазеть любопытной детворе, над кем постебаться датой солдатне на границе.

Трудно и вообразить себе хоть что-нибудь, меньше похожее на рок-концерт, чем велосипедное путешествие по Африке, потому, если честно, Дэнни этим и занимается, отдыхает после раскрутки последнего альбома "Блицкрига", команды своей, а каждая песня, прикинь, в мозги уже словно вбита. Сознание бы прочистить, к равновесию прийти, на горизонты новые взглянуть.

Прочий блицкриговый народ — те, раз уж вышло отдохнуть, оттягиваются каждый сам по себе. Фил (погоняло его — "Музыкальный ящик", никак не может без писания музыки жить) отрывается в Голливуде, для фильмов саундтреки творит, Регги — тот закупился целыми сумками детективчиков и триллеров политических, сидит читает. Шейн тупеет на острове Мауи. А Дэнни-то — прихватил свой дорогущий, но раздолбанный байк — и вперед, вдоль и поперек Западной Африки. Народ нашел, в этом что-то есть — кому ж, как не ударнику группы, и пускаться на охоту за первобытной ритмикой!

К вечеру шестого своего камерунского дня тормознул Дэнни близ большого базара и автобусной стоянки в городке Гаруа. Тоже, базар, — просто выстроились в ряд ларьки да палатки, а воздух — набрякший от запахов прокаленной пыли, камня, прогорклого масла и горячей — с пылу с жару — сдобы. У обочины — грудой — останки автомобилей, раскуроченных на запчасти, но не ржавеющих — уж больно сухо. И что ни уличный угол — то и компания убивающих время бездельем мужиков и парнишек, все — в длинных, на ночные смахивающих, рубахах.

А на дороге — жены и дочки. Бредут с горшками за водой, к колодцу на том краю рынка, все — в яркой, вокруг бедер обернутой ткани, в пестрых платках, а груди — не нагие, как положено, прикрытые футболками или блузками, а что ж, коли правительство там, в столице, запретило женщинам полуголыми ходить!

В одном из киосков, в тенечке — кастрюля, а в ней — бутылки колы, фанты и имбирного эля, в воде охлаждаются. На том лотке — тощие жареные рыбешки с полусырым рисом, на этих — фуфу, что-то типа теста ямсового, можно полить мясным соусом с пряностями. Торговцы хлебом длиннющие батоны складывают — прямо как бревна в поленницу…

Тыльной стороной ладони Дэнни стер со лба смесь пота и пыли, снял бандану, под шлемом носить приходилось, чтоб пот в глаза не попадал. Наверно, с этими белыми кругами вокруг глаз, на грязной физиономии красующимися, он здорово смахивает на странного лемура.

На ломаном французском он заспорил из-за бутылки воды с худосочным пареньком. Торчит за прилавком и запрашивает за воду восемьсот франков, двинуться можно. Дэнни торговался, сбивал цену — и глядел вполглаза на худого серокожего человека, что брел по базару, подобно полусломанной заводной игрушке.

Брел — и играл на барабане.

Паренек передернулся, отвел глаза, а Дэнни все глядел. Толпа словно расступалась перед человеком, а он шел, беспрерывно продолжая бить в барабан. Волосы — длинные, спутанные, дико это здесь, африканцы же длинных волос не носят. А уж разгуливать в экваториальную жару в бесформенном, грязью забрызганном пальто — это примерно как в духовке себя поджаривать… только человек, похоже, не замечал. Ничего он не замечал, смотрел куда-то вдаль, на что- то, видное ему одному.

"Huit-cent francs". — Парнишка стоял на своем прочно, бутылка — в руке, Дэнни не дотянуться.