— Милый, я никогда не слышала, чтобы ты так играл! Ты прав,
тон просто невероятный, — сказала Пэм, когда Нил показал ей пару риффов на черной
'59. — Даже с такой низкой громкостью звук просто фантастика! Но, Нил, уже три
утра. Почему бы тебе не пойти в постель, милый? Почему бы не поиграть немного
на мне? — поддразнила она.
Нил оторвался от гитары ровно настолько, чтобы заметить две
вещи: пальцы у него стерты в кровь, поскольку он сильно слишком играл, и Пэм
стоит в дверном проеме своей спальни в одном лишь загаре. Золотые волосы,
которые она весь вечер носила стянутыми в хвост, сейчас в беспорядке
рассыпались по полным грудям. Соски стояли как часовые.
Нил опустил гитару в чехол.
Секс был столь же невероятным, как и музыка, но его будто
подпитывала какая-то новая, яростная настойчивость. Пэм почти попросила его
остановиться. Почти.
Нил оставил на ней синяки, и когда все было кончено, они не
свернулись вместе, не поговорили, как это обычно делали. Нил извинился за то,
что сделал ей больно, потом быстро встал и ушел из комнаты. Когда взошло
солнце, он все еще, забыв о времени, играл на черной '59.
Пространство за кулисами было так же битком набито, как и
сам зал, за стенами которого сотни детишек надеялись добыть у перекупщиков
билет на распроданный концерт.
С тех самых пор, как в 1970 году в "Трубадуре"
Дага Уэстона в одночасье взошла звезда Элтона Джона, музыкальный мир так еще не
гудел. Всего через каких-то одиннадцать недель после того никудышного разогрева
зала для "Зип" "Нил Колмик бэнд" подписали крупный контракт
на запись альбома и теперь были гвоздем в "Уилтере", старом
престижном театре в центре Лос-Анджелеса.
Зал кишел знаменитостями и голливудскими шишками всех мастей
— они сейчас беспокойно елозили в креслах в ожидании того, что вот-вот на
колоде для рубки мяса перед ними появится новая звезда Мишурного города. Такая
аудитория ждет не дождется сказать тебе, что ты лучший из лучших, и разорвет на
куски, стоит тебе повернуться к ним спиной. Эти ребята каждые десять минут
встают проверить автоответчики; эта стая слишком занята, чтобы высидеть весь
концерт.
А простая публика — те, кто наскреб денег на билеты у
перекупщиков или сидят на дешевых местах — проявляла отсутствие шика, глазея на
устанавливаемые телекамеры и махая как последние ослы передвижной камере
видеозаписи, которую как раз везли через толпу. Они думали, их покажут в
вечерних новостях. А на деле, если их где и покажут, так это в видеозаписи,
какую готовят к выходу живого альбома "Нил Колмик бэнд", ее тоже
пишут сегодня вечером.
За сценой Нил тянул время в гримерной. С дырой в
"Честнат клаб" у этой было общего только то, что обе назывались
"гримерная". Гари и Чак Уилкисы нервно вышагивали по пушистому
винно-красному ковру мимо корзин со свежими фруктами и телеграммами от
всевозможных лизоблюдов. Нил валялся на кушетке, листая пачку телеграмм и явно
наслаждаясь жизнью. На шее у него, как всегда, висела черная '59.
— Нил! — Чак снова глянул на часы. — Мы двадцать минут как
должны были быть на сцене!
— Ожидание заставит их только больше желать нашей музыки. —
Он взял перебор рифф, не удосужившись поставить звукосниматель. — Они от меня
без ума.
— Они без ума от нас, дружок, — напомнил Чак.
— Конечно. От нас. Вы, ребята, идите на сцену, проверьте аппаратуру.
Я сейчас приду.
Когда они выходили, Нил, натянув ковбойскую рубаху из алого
сатина, наклонился к зеркалу рассмотреть себя поближе. Скотчем на зеркало была
приклеена телеграмма от Джона Хемли. Просто и лаконично: "Ты их
убьешь".
— Твой выход, любовничек, — раздалось у него из-за спины, и
Нил нервно вздрогнул.
Он круто повернулся к Пэм.
— Черт! Не смей ко мне так подкрадываться!
— Да ну! — удивленно отозвалась она, потом, поддразнивая,
прикусила мочку его правого уха. — Нервничаешь?
— Я не нервничаю! — Он резко оттолкнул ее. — Мне не нужны… —
Голос его смолк, потом он хихикнул каким-то странным, жутковатым смешком. Очень
странным. Даже ему самому показалось, что смех скорее похож на вымороченный
смешок Джона Хемли, чем на его собственный. — Пожалуй, немного нервничаю. Пора
на сцену, а?
— Ни пуха, красавчик. — Она поцеловала его на счастье. Нужды
в том не было.
На сцене соло Нила парили пугающей темной страстью. В свете
софитов черная '59 с ее тремя золотыми звукоснимателями сверкала точно
Экскалибур. И как будто обладала той же мощью власть, что и магический клинок,
— гитарные переборы словно вспарывали зал.
Толпа голливудских шишек аплодировала, орала и топала ногами
одиннадцать минут, прежде чем Нил Колмик второй раз вернулся "на
бис".
— Спасибо всем. Спасибо, что слушали, — наклонился к
микрофону Нил. — Сейчас мы кое-что вам сыграем, только это будет не моя вещь.
Это старая песня Вернона Паники…
И на это он, врубив усилители на всю катушку, погнал
невероятно сложные скользящие риффы — вступление к "Вою до самого
ада".
Зал сходит с ума. И никто среди аудитории не знает, что Нил
Колмик никогда раньше не играл скользящими риффами.
Кроме Гари и Чака. А они также знают, что группа никогда не
репетировала "Вой до самого ада". И пока Нил все загоняет на стену
зал классическими риффами, у них едет крыша.
Пэм смотрит выступление из-за кулис. У нее на глазах Нил
поет, играет и двигается не так, как он это делал раньше. И это ее пугает.
Ребенком Нил ходил на "Фантазию". Самое большое
впечатление на него тогда произвела новелла под названием "Ночь на Лысой
горе". Еще несколько недель потом во сне и наяву его преследовал образ
демона горы, расправляющего густо-красные крылья, отдающего сатанинский приказ,
что призывает души проклятых танцевать и корчиться в его раскрытой ладони.
Вот так это сейчас и было. Было что-то в музыке, лившейся из
его гитары, что-то глубокое, низкое, тихое и хохочущее. Этот извечный
распроклятый смех гремит раскатами и подвывает, задыхаясь, летая вверх-вниз так
быстро, как только могут двигаться Ниловы пальцы. И на мгновение… словно это и
не его уже пальцы. Они становятся длиннее, быстрее, увереннее, будто нет такого
барре, которого им не взять.
И зал отвечает. Музыка просочилась в их души, коснулась
чего-то сокрытого в них, аккорды гитарных струн ищут себе резонанса в струнах
его фэнов.
Нил чувствовал власть, какую должно, чувствовал демон. Эта
власть вызывала диковинное головокружение, естественный кайф, ощущение силы и
неуязвимости, которое текло, все прибывало и прибывало. Они танцуют у него в
ладони, и в его власти сжать руку и, раздавив их жизни, отправить в небытие или
послать в бездны ада, где языки пламени поднимаются лизать падающие в них тела.