Рисунки на песке - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Козаков cтр.№ 95

Встреча с Эфросом

В начале судьба свела меня с Анатолием Васильевичем Эфросом и его искусством как зрителя. Его знаменитый спектакль «В добрый час!» но пьесе Виктора Розова в Центральном Детском театре поразил тогда своей свежестью, узнаваемостью людей и ситуаций, выхваченных из жизни. Студентами мы бегали смотреть эту и другие постановки Эфроса в Центральном Детском по многу раз. Здесь в совместной работе впервые и надолго объединились драматург В. Розов, режиссер А. Эфрос, актер О. Ефремов. Казалось, они нашли ключ к воплощению живых людей. Для середины 50-х это была большая редкость. С тех пор я внимательно следил за всем, что делает этот режиссер, стараясь не пропустить ни одной его новой работы.

Я младше Анатолия Васильевича на десять лет. Тогда он казался мне мэтром, хотя, в сущности, был еще молодым человеком. Но в те годы разница в возрасте ощущалась особенно сильно, да и разница в положении тоже: знаменитый режиссер и начинающий артист. И еще одно очень сильное впечатление — его постановка пьесы «Никто» итальянского драматурга Эдуардо де Филиппо в «Современнике». Собственно, этот спектакль и определил мой переход от Охлопкова в «Современник». Впрочем, и последующие мои переходы из одного театра в другой всегда определялись впечатлением от спектакля. Так, на Малую Бронную я перешел, посмотрев «Ромео и Джульетту», «Брата Алешу» и, кажется, «Счастливые дни несчастливого человека». К великому моему сожалению, я так и не видел его знаменитых «Трех сестер» 1967 года…

Когда я оказался в «Современнике», Олег Николаевич Ефремов предложил мне дублировать его в спектакле «Никто». Признаться, я и сам втайне мечтал об этом. Вводиться на главную роль вора Винченцо в уже готовый и успешно идущий спектакль нужно было быстро. Меня это не испугало, к быстрым вводам я привык еще у Охлопкова. Но меня волновало, кому будет поручено осуществлять этот ввод, кто будет с нами репетировать? Вводить нас должны были парой с актрисой Натальей Архангельской. Ефремов обещал поговорить с Толей Эфросом.

Это была моя первая встреча с Анатолием Васильевичем, и я ждал ее с волнением. Мне предстояло начать жизнь в новом театре, да еще с роли, в которой блистал лучший актер «Современника», к тому же руководитель театра. Хотелось сыграть эту роль по-своему, проявить свою индивидуальность — словом, показать, что в театр пришел актер, который может не только дублировать, но и привнести нечто свое. Мне это было очень важно, от этого зависело и мое положение в труппе, и моя дальнейшая судьба в театре. Репетиции были назначены в Школе-студии МХАТ, у «Современника» своего помещения еще не было. Эфрос пришел, немного с нами поговорил, потом мы почитали роли. Он был вполне добросовестен, но яркого впечатления не возникло. Да и не могло возникнуть, конечно, потому что всего он провел с нами от силы две-три репетиции. То ли спектакль этот его уже не интересовал — он двигался дальше, был увлечен новой работой, снимал фильм, а может быть, что-то другое занимало его, но он явно с нами скучал. Уже потом я узнал, что Анатолий Васильевич вообще не любил возвращаться к своим старым работам, даже не смотрел спектакли, идущие в репертуаре своего театра.

В «Никто» нам пришлось входить самим, помогли Галя Волчек и другие актеры. Ввод был очень быстрый, и сначала я играл роль Винченцо вполне подражательно, абсолютно в рисунке Олега Николаевича, но постепенно пришел к своему решению, начал получать удовольствие от роли и года через два освоил ее окончательно. Однако осадок от первой встречи с Эфросом у меня остался. Я не то чтобы обиделся, но какая-то досада осталась: значит, как актер я ему не интересен…

Зато он продолжал оставаться в круге моих театральных интересов. Эфрос набрал курс студийцев и выпустил с ними спектакль «Друг мой, Колька!» по пьесе Александра Хмелика, на который ходила вся Москва. «Ваших актеров могут переиграть только собаки», — сказал ему Алексей Дмитриевич Попов, настолько естественными, свободными и органичными были его ученики, снял замечательный фильм «Шумный день» (по пьесе В. Розова «В поисках радости»), который я очень любил — в нем превосходно играл Олег Табаков. Когда Эфрос перешел в Театр Ленинского комсомола, став главным режиссером, его спектакли пользовались огромным успехом — «В день свадьбы» В. Розова, «Мой бедный Марат» А. Арбузова, «Снимается кино» Э. Радзинского, «Мольер» М. Булгакова…

Именно тогда вокруг А. В. Эфроса начали сгущаться тучи: начальство было раздражено его постановками, возникшим к ним огромным интересом публики. Парадокс: казалось бы, чего лучше? После многих лет прозябания в Театре Ленинского комсомола началась настоящая творческая жизнь, радуйтесь! Но — нет. Чиновников от культуры пугала любая неординарность, в которой ей обязательно мерещилась крамола, даже если там ее не было и в помине. Сдача спектаклей проходила трудно, всегда со скрипом, на Эфроса началась настоящая охота в прессе, и все это только увеличивало ажиотаж публики. Мне многие спектакли Эфроса очень нравились, а о спектакле «104 страницы про любовь» по пьесе Эдварда Радзинского я даже написал в газету. Спектакль этот пользовался выдающимся, сенсационным успехом.

Тут, правда, не обошлось без курьеза. Как раз пьеса Э. Радзинского мне не понравилась, но совершенно покорила Ольга Яковлева. Понять, что игра Яковлевой — это и есть Эфрос, я тогда не смог. Только с годами я стал осознавать, что сам актер в редких случаях может выстроить роль без режиссера. Но для такого понимания понадобились годы работы с Эфросом, партнерство с той же Яковлевой на Малой Бронной, понадобилось, чтобы я сам занялся режиссурой и во всей сложности оценил заповедь Станиславского о том, что режиссер должен «умереть в актере». А тогда я написал статью о спектакле, в которой, выделив Яковлеву, как бы противопоставил ее всей постановке, указав, что она во многом играет вопреки партнерам, пьесе и всему остальному. Так я тогда чувствовал. Думаю, что если моя заметка попалась на глаза режиссеру, она вряд ли доставила ему удовольствие…

Но время летело. Эфроса изгнали из Театра Ленинского комсомола и, разрешив взять с собой десять актеров, перевели в очередные режиссеры в Театр на Малой Бронной. Но и здесь не оставили в покое. Первый же поставленный им спектакль — «Три сестры» — вызвал настоящую истерику в прессе. С цепи были спущены главные погромщики — софроновский «Огонек», зубковская «Театральная жизнь» и другие ревнители и охранители, которые наперебой стали выискивать современные аллюзии и крамольные подтексты. После этой артподготовки министр культуры Е. А. Фурцева пригласила мхатовских старейшин — этих держателей вечного патента на право понимать и играть Чехова, и их руками спектакль Эфроса был задушен. Пожалуй, это была самая позорная акция за всю, по крайней мере, послевоенную историю советского театра — руками одних деятелей культуры уничтожалась работа других…

Я к тому времени уже прошел «Современник», поработал с Ефремовым во МХАТе и, когда закрыли «Медную бабушку», понял, что надо уходить. Встал вопрос — куда? И тут я неожиданно получил приглашение от главного режиссера Театра на Малой Бронной Александра Дунаева принять участие в его постановке только что переведенной пьесы Теннесси Уильямса «Сладкоголосая птица юности».

Я понимал, конечно, что в Театр на Малой Бронной я приду не к Дунаеву и не ради Уильямса. В этом театре есть Эфрос. Через общих знакомых попытался выяснить, как отнесется Анатолий Васильевич к моему приходу. Получив обнадеживающий ответ, решился на встречу. Он очень хорошо меня принял, сказал, что для меня есть работа, что он намерен ставить «Дон-Жуана». Тогда он еще предполагал соединить в одном спектакле мольеровского «Дон-Жуана» и пушкинского «Каменного гостя». Одного из Дон-Жуанов Эфрос и предлагал сыграть мне, сразу предупредив, что играть мы будем в двух составах с Николаем Волковым. Я ответил, что для меня это не проблема, я привык так работать. На том и договорились.