Рисунки на песке - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Козаков cтр.№ 145

Во МХАТе автора толковали как румынского Чехова, в понимании МХАТа 40–50-х годов. Медленные ритмы, паузы, все чересчур всерьез. И хотя школьного учителя астрономии Марина Миррою играл изумительный актер Юрий Эрнестович Кольцов, а старую деву, училку — не зря прославленная Пастернаком — Анастасия Платоновна Зуева, пьеса замирала и делалась несмешной и малоподвижной, пьеса глупела на глазах. Она не выдерживала мхатовской перегруженности. Да и Юрий Эрнестович стеснялся играть в своем почтенном возрасте любовь к молодой бухарестской моднице — ее играла моя сокурсница Рая Максимова, лет на двадцать пять моложе Кольцова. И старая дева, училка, мадемуазель Куку была чрезмерно стара, настолько стара, что дева она или не дева не имело никакого смысла. В Большом драматическом театре роль мадемуазель Куку и вовсе игралась гротесково актером-мужчиной Евгением Лебедевым. Ни в одном из театров не поняли ни жанра пьесы, ни особого, почти шоломалейхемского юмора Михаила Себастьяну. Надо сказать, что его не понимал и мой кинооператор Гога Рерберг, блестяще снявший нашу ленту.

Он даже снял свою фамилию из титров картины, настолько ему не нравилось то, что я делаю. Рерберг полагал, что я сошел с ума. Когда Григорий Моисеевич Лямпе — Удря рассказывает Моне — Анастасии Вертинской о своей симфонии — «аллегро, анданте, скерцо и снова аллегро» — и, взъерошив свои седые волосы, вдохновенно поет куски их симфонии, а Мона танцует, как бы услышав эту музыку, Гоша Рерберг, оторвавшись от глазка кинокамеры, вслух сказал: «Какой-то сумасшедший дом! Бред! Миша, ты сам-то в своем уме?» Гоше не нравилось всё: и выбор артистов, Вертинская, я в роли Грига в особенности, и стиль игры, предложенный мной, и несерьезность музыки Эдисона Денисова. Но я навсегда благодарен великому оператору Георгию Ивановичу Рербергу за то, как, преодолев свое неприятие, он снял эту картину. Я был дебютантом в кино. Рерберг — прославленный мэтр, уже снявший ряд шедевров: «Дворянское гнездо» — с Андроном Кончаловским, «Зеркало» — с Андреем Тарковским. Мне стоило немалых трудов добиваться своего понимания жанра. Но, слава богу, я был не одинок. И Анастасия Вертинская, и Светлана Крючкова, и Игорь Костолевский, подсказанный мне Лямпе на эту роль, и сам Григорий Моисеевич хорошо понимали, куда я клоню. В моих союзниках оказался и второй оператор — Владимир Иванов. Рерберг, поставив свет, иногда доверял ему снимать. Все это вместе взятое позволило довести картину до желаемого конца. Но особенно мне помогла вера в себя, дружеская поддержка сердечного друга Гриши. Когда я в последний момент сам стал играть Грига и вынужден был сыграть сразу кульминацию роли, где мой герой дает пощечину Моне — Вертинской, причем пощечина эта была абсолютной импровизацией, актриса ничего не подозревала, один Григорий Моисеевич похвалил мою игру. Ни Анастасия Александровна, ни Игорь Костолевский, не говоря уже о Георгии Ивановиче Рерберге, ничего не поняли. А главное, что в тот момент не приняли моей трактовки роли и сцены. А Гриша понял. О! — это дорогого стоит. Ведь я отчаянно волновался. Еще бы! Решение играть роль было принято всего за день до съемки этого важнейшего эпизода. И я из режиссера превратился в партнера. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Актеры, ведомые мною, как режиссером, актеры, склонному к тому же к диктатуре, смотрят теперь на меня всего лишь как на партнера, причем партнера-конкурента, потому поддержка Гриши оказалась в тот момент жизненно необходимой актеру Козакову.

А потом была премьера телефильма в московском Доме кино. Телевизионное начальство картину с бурчанием приняло, предварительно подсчитав количество еврейских фамилий в титрах. Их оказалось в меру. Костолевский проходил за русского. Я — полуеврей тоже. Про Михаила Себастьяну они, как и я, в том момент, слава богу, не знали. Михаил Светин и Илья Рудберг играли эпизодические роли. Вот, правда, художник — Марк Каплан. Зато оператор — Владимир Иванов и композитор — Эдисон Денисов вносили необходимое равновесие. Позже я случайно узнал, что и Эдик Денисов хромал на пятый пункт. Итак, была нешумная премьера в Доме кино. Отнюдь не переполненный зал — картина-то телевизионная! Ничем не прославленный режиссер, дебютант. Никто не брал в расчет моих телеспектаклей. А то, что я был одним из режиссеров телевизионного фильма «Вся королевская рать», никто не ведал. В конце, правда, похлопали, да и смеялись в нужных местах.

Мы с Гришей поехали ко мне домой выпить. Он мне рассказал, что, несмотря на отсутствие в зале именитых коллег, он вдруг увидел сидящего под лестницей, в раздевалке, Анатолия Васильевича Эфроса. Анатолий Васильевич для нас с Гришей, актеров его театра, был абсолютным авторитетом. И вдруг он пришел по собственному желанию на нашу скромную премьерку. «И что он сказал?» — со страхом спросил я друга Гришу. «Честно, Миня, он ничего про картину не сказал. Был мрачен. Спросил только: „Почему Козаков сыграл в своей картине лучше, чем он играет в моих спектаклях?“» — «И все, Гриша?» — «И все, Миня». — «Но тебя-то хоть поздравил?» «Мне показалось, что нет», — сказал Гриша. «Да ладно, — говорю. — Странный он человек, наш великий босс. Выпьем, Гершеле?» Разумеется, выпили. Надо сказать, что наша «Безымянная» не сразу вошла в сознание зрителей, о коллегах я уже не говорю. Не провалилась — и на том спасибо. На премьере я со страхом подсчитывал уходящих из зала зрителей. Слава богу, удалось подсчитать. Массового отвала не было. Картина попала на Всесоюзный фестиваль телефильмов, происходивший в Баку. Мы удостоились спецприза Азербайджанской академии наук. Костолевский, побывавший на этом форуме, привез и отдал мне приз — коврик с национальным узором, который я приспособил в туалете, на случай, если окажусь босым. И был весьма доволен тогда сим знаком отличия.

А с моим другом мы славно потрудились и в Театре на Малой Бронной. Эфрос, любя и ценя Гришу, не доверял ему главных ролей. Александр Леонидович Дунаев тоже не доверял. Гриша переживал. Когда же в 1974 году я начал ставить комедию Леонида Генриховича Зорина «Покровские ворота» в театре на Малой Бронной, я распределил на роль эстрадника Велюрова Гришу Лямпе. И он играл эту роль до 81-го года, пока я сам, уходя из театра, не попросил снять с репертуара мой спектакль. К этому моменту я уже срежиссировал телевизионный фильм по комедии Зорина «Покровские ворота». Но Гришину роль в фильме сыграл все тот же Леонид Сергеевич Броневой.

А Лямпе играл ту же роль с большим успехом у той публики, что посещала наш спектакль на Малой Бронной. Так почему же я предал моего друга, обидел его, не пригласив на роль Велюрова в кино? Гриша переживал это предательство еще очень долго. «Но, Гриня, — говорил я, — пойми, в каком я был тогда положении. Ты же знаешь, какой ценой пробивался…» О! это слово — пробивать! Сценарий «Покровских ворот». «Ты же знаешь, как тяжко утверждалось распределение ролей на Центральном телевидении при Лапине. Ну не мог я тогда рискнуть на твое исполнение роли. Ведь Броня-Мюллер — общероссийская звезда. Ну, и будем говорить честно, Гриня, он идеальный исполнитель. Разве не так?» — «Все так, Миня. Броневик-сука, сыграл здорово. Я ведь не обижаюсь. Но все-таки обидно, Миня, что я у тебя в этом фильме не сыграл». И вправду, обидно. Тем паче, что, когда я ставил эту вещь на Малой Бронной, ни Броневой, ни Дуров, ни Дмитриева, ни Волков — никто из первачей не согласился играть у режиссера Козакова в театре, где ставит Эфрос. А Гриня согласился. Не был первачом? Может быть.