Когда вы делаете что-то, что может обернуться публичным провалом, у вас по спине могут бегать мурашки. Как я уже сказал, стоическая практика сделала из меня коллекционера оскорблений. «Мурашки» я тоже начал коллекционировать. Мне нравятся такие занятия, как академическая гребля, за то, что учат противостоять мурашкам. Эти переживания – важный компонент боязни провала, поэтому, имея дело с ними, я работаю и над преодолением последней. Незадолго до старта я чувствую мурашки особенно остро. Я ставлю их себе на службу: они заставляют меня сосредоточиться на предстоящем соревновании. Когда гонка начинается, я с удовлетворением отмечаю, как мурашки разбегаются прочь.
В погоне за ними я обращался и к другим источникам. Занявшись стоицизмом, я решил научиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, чего прежде никогда не делал. Мой выбор пал на банджо. Через несколько месяцев учитель предложил мне поучаствовать в творческом вечере его учеников, выступающих с сольными номерами. Сначала я отказался: чего ради подвергаться риску публичного унижения, пытаясь играть на банджо перед незнакомцами? Но вскоре до меня дошло, что это прекрасная возможность, столкнувшись с психологическим дискомфортом, одержать верх над своим страхом неудачи. Я согласился.
Это выступление было самым стрессовым, что со мной случалось за долгое время. Дело не в страхе перед зрителями: я могу спокойно войти в аудиторию и начать читать лекцию шестидесяти студентам, которых вижу впервые в жизни. Но тогда все было иначе. Перед выходом на сцену по моей спине бегали мурашки размером с теннисный мяч. Мало того, я впал в какое-то измененное состояние сознания: время исказилось и законы природы, казалось, перестали работать. Одному богу известно, как я пережил это мероприятие.
Мурашки во время регаты или концерта – это, конечно, симптомы тревоги, поэтому может показаться, что я противоречу стоическим постулатам, разыскивая на свою голову тревожные состояния. Если целью стоицизма является спокойствие, разве я не должен во что бы то ни стало избегать занятий, провоцирующих тревогу? Отгонять мурашки, а не собирать их?
Ничуть. Вызвав тревогу необходимостью играть на банджо перед публикой, я тем самым избавил себя от многих других тревог. Теперь, столкнувшись с новым вызовом, я буду иметь под рукой надежный довод: «Это полная ерунда по сравнению с тем выступлением. Выдержал тогда, выдержу и теперь». Иными словами, выступив тогда, я выработал иммунитет против схожих тревог в будущем. Однако со временем этот иммунитет ослабнет – и мне потребуется вакцинация новой дозой мурашек.
Причиняя себе физический или психологический дискомфорт, я рассматриваю себя (или, во всяком случае, часть себя) как противника в некой игре. Этот противник, если угодно, мое другое «я» на эволюционном автопилоте – оно не хочет ничего, кроме как чувствовать себя комфортно и наслаждаться чем попало. Ему недостает самодисциплины: если предоставить его самому себе, оно всю жизнь будет идти по пути наименьшего сопротивления и в результате окажется немногим больше туповатого искателя удовольствий. Да еще и трусом. Мое другое «я» мне не друг; напротив, правильнее всего поступает тот, кто, по выражению Эпиктета, «караулит себя как врага и злоумышленника»
[360].
Чтобы набрать очки в этой игре, я должен взять верх над другим «я». Для этого необходимо заставить его испытывать дискомфорт, которого оно обычно избегает, и помешать получать привычные удовольствия. Если оно пугается чего-то – принудить его осознать и превозмочь эти страхи.
Зачем вести эту игру? Отчасти для самодисциплины. А зачем ее развивать? Потому что наделенные ею способны сами определять, что им делать со своей жизнью. Жизненный путь тех, кто лишен дисциплины, определяется кем-то или чем-то другим, поэтому они немало рискуют потратить жизнь зря.
Поединок против другого «я» также помогает закалять характер. В наши дни, насколько понимаю, люди ухмыляются разговорам о воспитании характера, но стоики только приветствовали это занятие и посоветовали бы его всякому, кто хочет жить хорошо.
Еще одна несколько неожиданная причина заключается в увлекательности этой игры. Приятно «выиграть очко», поборов какой-нибудь из страхов. Стоики прекрасно понимали это. Эпиктет, как мы видели в главе 7, говорил об удовольствии, которое приносит отказ от привычных удовольствий
[361]. Сенека напоминает, что, даже если человеку неприятно что-то терпеть, в конечном итоге, успешно пройдя это испытание, он будет доволен собой
[362].
Когда я участвую в соревнованиях, может показаться, будто я пытаюсь победить другие команды, но на самом деле речь идет о гораздо более важном состязании: я против моего другого «я». Оно не хотело учиться гребле. Оно не хотело ходить на тренировки, предпочитая проводить предрассветные часы в теплой постели. Не хотело подгребать к стартовой линии гонки (и без умолку жаловалось на усталость). А во время гонки хотело бросить весла и взвалить всё на плечи других гребцов. («Если бы ты просто перестал грести, наши мучения закончились бы. Так почему бы тебе не бросить? Только представь, как это приятно!» – искушало оно.)
Забавно, но мои соперники в гонке – это одновременно товарищи по команде в состязании против моего другого «я». Пытаясь обогнать друг друга, мы в то же время соперничаем сами с собой, хоть и не все сознаем это. Чтобы соревноваться друг с другом, каждый из нас должен преодолеть себя – свои страхи, лень, нехватку самодисциплины. И вполне возможно, кто-то проиграет соревнование другим гребцам – даже придет последним, – но в процессе этого одержит победу над самим собой.
Стоические философы также рекомендовали придерживаться простого образа жизни. Такого рода опрощение, как и программа добровольного дискомфорта, – задача для опытных стоиков. Как уже говорилось, новичкам лучше не афишировать свою философскую принадлежность. Если вы начнете одеваться не по погоде, окружающие сразу это заметят. И тем более заметят, если вы годами будете водить одну и ту же машину или – о ужас! – променяете ее на автобус или велосипед. Окружающие будут думать самое худшее: что вы на грани банкротства или даже психического расстройства. А если вы возьметесь объяснять, что больше не хотите производить впечатление на тех, кого впечатляют всевозможные внешние побрякушки, то лишь усугубите ситуацию.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к более простому образу жизни. Например, однажды меня спросили, где я купил футболку, которая была в тот момент на мне. Отвечая, что в благотворительном магазине, я почувствовал стыд. Этот случай заставил меня оценить то, как с подобными переживаниями справлялся Катон. В качестве своеобразной тренировки он одевался не так, как все, приучая себя «стыдиться только истинно позорного». Последовательно делая вещи, вызвавшие у него неуместное чувство стыда, он практиковался в подавлении этого чувства. Я стараюсь подражать Катону в этом отношении.