Радость жизни. Философия стоицизма для XXI века - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Ирвин cтр.№ 40

Что же делать стоику, если он стал знаменит, хоть и не стремился к этому? Должен ли он наслаждаться этой известностью так же, как и невольно приобретенным богатством? Думаю, к наслаждению славой стоики отнеслись бы с большей осторожностью. Богатство опасно тем, что может развратить нас, особенно если тратить его на роскошную жизнь. Опасность быть развращенным славой еще выше. В сиянии славы захочется еще больше славы, и очевидный путь к ней – говорить и поступать из расчета на восхищение окружающих. Но для этого практически наверняка придется поступиться стоическими принципами.

Поэтому маловероятно, что стоик позволит себе купаться в лучах любой славы, которая настигнет его. В то же время он без колебаний воспользуется ею как инструментом в исполнении своего долга перед обществом. Музоний и Эпиктет, вероятно, не возражали против того, что их имена на слуху, – ведь это помогало привлекать новых учеников, а значит, эффективнее распространять стоические взгляды.

В Древнем Риме человека могли приговорить к изгнанию за многие преступления (как реальные, так и выдуманные) – и статус философа заметно увеличивал шансы на такой приговор. Философов изгоняли из Рима по меньшей мере трижды: в 161 году до н. э., при императоре Веспасиане и его сыне Домициане ^[295].

Если философы не были застрахованы от изгнания, то философы-стоики подвергались этой угрозе вдвойне. С упорством выполняя то, что считали своим долгом (даже если тем самым бросали вызов власти), стоики наживали множество политических врагов. Из четырех великих римских стоиков ссылки избежал лишь Марк Аврелий – и то потому, что сам был императором. Сенеку и Эпиктета изгоняли по одному разу, Музония – дважды. Среди других выдающихся стоиков, переживших ссылку, были Рутилий Руф, Посидоний, Гельвидий Приск и Паконий Агриппин. И им, пожалуй, еще повезло. Иные умудрялись разозлить власть имущих настолько, что вместо ссылки приговаривались к смерти: такова участь Тразеи Пета и Бареи Сорана. (Как пишет Тацит, казнь Нероном этих двух стоиков была попыткой «истребить саму добродетель» ^[296].)

Реакция Пакония на изгнание – прекрасный пример стоического поведения в тех обстоятельствах, которые большинство людей сочли бы жизненной катастрофой. Узнав, что его судят в Сенате, Паконий не проявил никакого интереса, приступив к своим ежедневным упражнениям и купанию. Когда кто-то доложил ему, что его приговорили, он поинтересовался, на изгнание или смерть. «На изгнание», – последовал ответ. Тогда он спросил, конфисковано ли его имущество в Ариции ^[297], и, услышав, что нет, ответил: «Позавтракаем, значит, в Ариции». Эпиктет считает это образцовой стоической реакцией: «Вот это и есть приучить себя к тому, к чему следует приучать себя: сделать стремление и избегание неподвластным помехам и не терпящим неудач. Я должен умереть. Если уже, я умираю, а если через некоторое время, сейчас я завтракаю, поскольку настал час завтрака, и вот тогда я умру» ^[298].

Философам, конечно, больше не грозит изгнание. Отчасти это объясняется тем, что власть теперь более просвещенная, но дело также и в том, что философам удалось сделать себя невидимыми как для политиков, так и для широкой публики. Иногда, в минуты праздности, я мечтаю, чтобы американское правительство изгнало философов – или хотя бы посадило нас под замок на несколько деньков, чтобы преподать урок. Не то чтобы я хочу отправиться в ссылку или желаю такой участи коллегам, но готовность государства изгнать какую-либо группу населения свидетельствует о том, что эта группа имеет вес и оказывает какое-то влияние на культуру – влияние, которое может быть неугодно властям. Чего я хочу на самом деле, так это чтобы философия имела в нашем обществе такое же значение, какое она имела для древних римлян.

В главе 12 я упоминал утешение Сенеки к матери, которой не давала покоя его ссылка. Сенека успокаивает ее, объясняя, что изгнание является не таким уж и злом – во всяком случае, не таким, каким его обычно изображают люди. По его словам, это не более чем перемена места жительства. Более того, даже в самых гиблых краях, куда можно быть сосланным, изгнаннику встретятся люди, находящиеся там по собственной воле ^[299].

Изгнание, говорит Сенека, может, и лишило его родины, друзей, семьи и собственности, но самое главное осталось при нем: его место в мироздании и добродетель. Он заключает: «Богатыми делает людей настрой ума. Разум сопровождает нас в изгнании, и в самой угрюмой пустыне находит достаточно средств для поддержания тела, радуясь изобилию собственных благ» ^[300]. Сам Сенека, разумеется, коротал время в изгнании за чтением, писательством и изучением природы.

Музоний, как вы помните, отбывал ссылку в одном из худших для этого мест на свете – на «жалком» островке Гиар ^[301]. Тем не менее навещавшие философа в изгнании никогда не слышали его жалоб и не видели отчаявшимся. По его словам, изгнанник может лишиться дома, но не самой способности переносить изгнание. Более того, ссылка не лишает человека ничего ценного. Она не может помешать, например, быть храбрым или справедливым. Добродетельному человеку – то есть имеющему правильные ценности – она не причинит вреда или унижения. Но того, кто не отличается добродетелью, изгнание лишит многих вещей, которые он (ошибочно) считает ценными, и потому сделает его несчастным ^[302].

Чтобы выжить и даже благоденствовать в ссылке, говорит Музоний, изгнаннику следует помнить, что его счастье больше зависит от ценностей, чем от места проживания. Себя философ называл гражданином не Рима, но «Зевсова града, который объединил людей и богов» ^[303]. Как он указывает, даже в изгнании можно поддерживать связь со знакомыми: истинные друзья не откажутся общаться с человеком только потому, что тот попал в такое положение. Если же изгнаннику и не хватает чего-то, утверждает Музоний, то лишь из-за его стремления к роскоши. Наконец, ссыльные располагают тем, чего не хватает жителям Рима, – свободой говорить открыто.