О власти - читать онлайн книгу. Автор: Фридрих Ницше cтр.№ 139

В ту же самую пору я казался себе как бы безвылазно заточенным в свою филологию и учебную деятельность, – в эту случайность и подспорье моей жизни, – я не знал, как мне выбраться, и чувствовал себя усталым, израсходованным, растраченным.

В ту же самую пору я понял, что мой инстинкт ищет противоположного тому, чего искал Шопенгауэр: он ищет оправдания жизни, даже в самых страшных, самых двусмысленных и лживых ее проявлениях, и у меня в руках была формула для этого чувства – «дионисийское».

– Что «само по себе бытие» вещей с необходимостью должно быть добрым, благостным, истинным – против этого интерпретация Шопенгауэра, толковавшего всякое «само по себе» как волю, была существенным шагом вперед: только он не додумался эту волю обожествить; он застрял в моральном христианском идеале. Шопенгауэр был еще настолько придавлен игом христианских ценностей, что теперь, после того, как вещь сама по себе перестала быть для него «Богом» – она должна была стать плохой, глупой, абсолютно зряшной. Он не понял, что есть бесконечно много способов инако-бытия, в том числе даже и Бого-бытия.

1006. Моральные ценности до сей поры были ценностями высшими: кто-нибудь хочет подвергнуть это сомнению?.. Стоит удалить эти ценности с их высшего места – и мы изменим все ценности: тем самым будет опрокинут принцип всей предыдущей ценностной иерархии…

1007. Переоценка ценностей – что бы это могло значить? Необходимо, чтобы все спонтанные движения, новые, грядущие, более сильные, были наготове: вот только наличествуют они пока что под ложными именами и оценками, а значит, сами себя еще не осознали.

Мужественное осознание и твердое «да» тому, что уже достигнуто.

Отрешение от рутины старых ценностей, которые оскорбляют нас во всем лучшем и сильном, чего мы достигли.

1008. Всякое учение излишне, если для него не приуготовано все необходимое в виде накопленных сил, взрывных материалов. Переоценка ценностей достигается лишь тогда, когда есть напряжение новых потребностей, нетерпение тех, кто жаждет нового, кто от старых ценностей страдает, еще сам того не осознавая.

1009. Точки зрения для моих ценностей: от избытка или от нехватки… смотришь на них просто так или накладываешь руку… или отводишь глаза и отходишь в сторону… вызваны ли, пробуждены ли они «спонтанно», толчком накопленных сил – или всего лишь реактивно… просто ли от малочисленности сил или от подавляющего господства над многими, чтобы призывать на службу любые, когда они понадобятся… есть ли ты сам проблема или решение… совершенен ли ты при мелкости задачи или несовершенен при чрезвычайной грандиозности цели… подлинен ли ты или всего лишь актер, а если так, подлинен ли ты как актер или всего лишь поддельный актер, «представитель» ли ты – или само представляемое, личность ли ты – или только рандеву личностей… болен ли ты от болезни или от бьющего через край здоровья… идешь ли впереди как пастырь или как «исключение» (третья разновидность – как беглец)… нужно ли тебе достоинство – или шутовской колпак? ищешь ли ты сопротивления или стараешься от него уклониться? несовершенен ли ты как «слишком ранний» или как «слишком поздний»… склонен по натуре говорить «да» или «нет» или ты непостоянен, как павлиний хвост? достаточно ли ты горд, чтобы не стыдиться своего тщеславия? способен ли еще на угрызения совести (разновидность эта становится все более редкой: это раньше совесть грызла почем зря, а теперь, похоже, она зубы подрастеряла)? способен ли еще на служение «долгу»? (есть такие, кто охотно лишил бы себя последних жизненных радостей, лишь бы его избавили от «долга»… – в особенности женственные души, прирожденные подданные…).

1010. Предположим, наше обычное восприятие мира было бы недоразумением: возможно ли представить себе совершенство, внутри которого даже такие недоразумения могли бы дозволяться?

Концепция нового совершенства: то, что не соответствует нашей логике, нашей «красоте», нашему «добру», нашей «истине», могло бы в высшем смысле быть совершенным, как сам наш идеал.

1011. Наше великое отречение: не обожествлять неизвестное; вот мы и начинаем знать мало. Ложные и растраченные усилия.

Наш «новый мир»: мы должны познать, до какой степени мы являемся творцами наших ценностных эмоций, – то есть до какой степени можем вкладывать «смысл» в историю.

Эта вера в истину доходит у нас до своего последнего вывода – вы знаете, что он гласит: что если и есть что-либо достойное поклонения, то это кажимость, кажимости надо поклоняться, ибо только ложь – а не истина – божественна!

1012. Кто толкает вперед разумность, тем самым возгоняет к новому всплеску и противоположную силу – всякого рода мистику и глупость.

В каждом движении следует различать: 1. что оно отчасти несет в себе усталость от предыдущего движения (пресыщение от него, злость на него от слабости, болезнь); 2. что оно отчасти есть новопроснувшаяся, долго дремавшая, накопившаяся сила, радостная, игривая, охочая до насилия: здоровье.

1013. Здоровье и болезненность: осторожнее с ними! Мерилом остается стойкость тела, энергичность, мужество и бодрость духа – но так же, конечно, и то, сколько болезненного он может взять на себя и преодолеть, – сделать здоровым. То, чего изнеженный человек не вынесет, для великого здоровья только одно из средств стимуляции.

1014. Это только вопрос силы: носить в себе все болезненные черты своего века, но выравнивать их в изобильной, пластичной, возрождающей мощи. Сильный человек.

1015. О силе XIX столетия. – Мы средневековее, чем ХVIII век, а не просто любопытнее или падче на чужое и редкое. Мы взбунтовались против революции… Мы эмансипировались от страха перед разумом, этим призраком XVIII века: мы снова смеем быть абсурдными, ребячливыми, лиричными… – одним словом: «мы музыканты». – Нас так же мало страшит смешное, как и абсурдное. – Дьявол толкует терпимость Бога к своей пользе: более того, ему испокон веков интереснее быть нераспознанным, оклеветанным, – мы спасаем честь дьявола.

– Мы больше не отделяем великое от страшного. – Хорошие вещи мы учитываем во всей их сложности вместе с наисквернейшими: мы преодолели абсурдную «желательность» прежних времен (которая хотела приращения добра без усугубления зла). – Трусость перед идеалом Ренессанса поубавилась, – мы уже отваживаемся сами воздыхать по его нравам. – В то же время положен конец нетерпимости к священникам и церкви; «аморально верить в бога», но именно это мы и считаем лучшей формой оправдания веры.

Всему этому мы в себе дали право. Мы уже не страшимся оборотной стороны «хороших вещей» (мы ее ищем… мы достаточно отважны и любопытны для этого) – например, оборотных сторон греческой античности, морали, разума, хорошего вкуса (мы учитываем ущерб, который наносят нам все подобные изысканности: с каждой из них можно почти обеднеть). Столь же мало утаиваем мы от себя оборотную сторону скверных вещей…

1016. Что делает нам честь. – Если что и делает нам честь, так это вот что: серьезность мы приложили к другому: многие презираемые в иных эпохах, оставленные за ненадобностью низкие вещи мы почитаем важными – зато за «прекрасные чувства» гроша ломаного не дадим…