Знай мое имя. Правдивая история - читать онлайн книгу. Автор: Шанель Миллер cтр.№ 100

На самом деле они утверждали, что жертвы не в состоянии излагать в письменном виде свои мысли. Потому что они, жертвы, недостаточно умны, недостаточно образованны и недостаточно независимы. Чтобы выразить свои мысли, потребности или требования, им необходима сторонняя помощь. Они слишком эмоциональны, чтобы выдать что-то вразумительное. Этого не может быть, чтобы такой текст составила та пьяная девица, которую нашли без сознания и про которую писали в газетах, что она «все время хлюпала носом» во время дачи показаний. Они отказывали мне в том, что это был мой текст, но я не собиралась отдавать его так просто. И вот почему.

Когда-то мою двадцатишестилетнюю мать сняли в документальном фильме «Бродяги Пекина». В нем шла речь о группе неформальных художников, живших в бедности и бросающих вызов китайскому коммунистическому режиму. Мать тогда уже была писателем. В фильме у нее такой монолог:

Пока я росла, мать работала в химчистке, инструктором по аэробике, регулировщиком движения у школы, в цветочном магазине, в багетной мастерской, в местной газете, в агентстве недвижимости. Но каждую ночь она сидела, закутавшись в плед, в гостиной перед экраном компьютера и писала. А каждое утро, когда отец вел нас в школу, я видела, проходя мимо ее двери, как она спит. Однажды я застала ее в слезах. Китайский сайт, где она размещала свои работы, заблокировали и закрыли. Я даже не представляла, что такое возможно.

Когда мне исполнилось двадцать четыре, я на поезде поехала в Нью-Йорк, чтобы подписать контракт на книгу и отпраздновать это десертом из жареных персиков. Я отправила матери фотографию высоких сверкающих зданий, залитых солнечными лучами, и она ответила: «Ты мамочкина мечта».

Да, мои мысли так глубоки, потому что у меня была фора, потому что это зрело во мне годами, потому что я впитала опыт матери и ее матери, моей бабушки. Когда я пишу, у меня есть возможность свободно пользоваться языком, в котором моя мать всю жизнь силилась разобраться. И когда спорю с кем-то, я благодарна, что мой голос не режет цензура. Я воспринимаю свободу слова, множество окружающих меня книг, доступность образования, свой родной язык как должное. Моя мать писатель. Я тоже писатель. Разница между нами в том, что первые двадцать лет своей жизни она вынуждена была бороться за существование, а я провела первые двадцать лет своей жизни в любви и заботе, в доме и школьных классах.

В каком-то смысле они были правы. Это не моя заслуга. Это заслуга матери, которая держала меня за руку во время своих автограф-сессий. Заслуга бабушки Энн, сажавшей меня в вельветовое кресло и читавшей мне книги. Заслуга мистера Томаса, учителя во втором классе, который ламинировал обложки наших книг и делал для них переплет, превращая класс в настоящее издательство. Это заслуга школьных преподавателей мистера Данлапа, Уилсона, Оуэна, Кэролайн, Эллен, Тэдди, Кипа. Заслуга бабушки Бэм. Моего двухметрового дедушки Ловика, ветерана Второй мировой, который читал книги, толстые, как кирпичи, но сидел у себя в кабинете с моими написанными от руки стишками, набирая их на машинке, один стишок за другим, чтобы ничего не потерялось. В том, что мое заявление получилось таким, заслуга многих людей. Всех тех, кто учил меня смотреть на этот мир, замечать детали, выражать свое мнение, потому что оно имеет право быть высказанным. Тех, кто говорил мне, что я заслуживаю быть услышанной и замеченной.

Пятого июня 2018 года судья Перски был отправлен в отставку. Я помню его признание, сделанное газете The San Francisco Chronicle:

Но выразить — слово неверное. Мы, жертвы, устали выражаться. Я всякого навыражала в зале суда. Верные слова были бы признать, заметить, принять всерьез.

В тот день, когда в судебном зале мной было прочитано заявление о воздействии на жертву, я вернулась домой в полной уверенности, что проиграла. Сколько жертв до и после меня были унижены и раздавлены лишь потому, что не услышали ни одного голоса в поддержку — а ведь этого было бы достаточно, чтобы поколебать их уверенность в собственном поражении. Скольких из нас унижали и принимали за истеричек, вместо того чтобы похвалить за храбрость. Подумать только, один человек мог помешать мне пробудить миллионы. Вопрос в том, кто создает нашу реальность. Пересмотрите свой взгляд на это. Кто решает, насколько вы важны. Судья ведь не Господь Бог. Он всего лишь человек, одетый во что-то черное, похожее на халат, возглавляющий маленькую группу профессиональных людей, правящий королевством, умещающимся в одном помещении на Грант-авеню. Он не истина в последней инстанции, не законотворец, не за ним последнее слово. Он всего лишь избранный представитель, за которого проголосовало шестьдесят два процента.

Когда судью отправили в отставку, не устраивали никакой церемонии. Думаю, то был обычный день, когда он просто проснулся и понял, что больше никогда не застегнет свою мантию, что она так и будет теперь безжизненно висеть в шкафу. В Los Angeles Times написали, что после вынесения приговора по моему делу судья якобы сказал: «Я, конечно, ожидал негативной реакции. Но не такой». Конечно, он знал, что приговор не приведет меня в восторг, вот только не учел, что это заденет еще восемнадцать миллионов человек и что двести тысяч из них поставят свои подписи под бумагами о снятии его с должности. Но независимо от того, согласен кто-либо с отставкой судьи или нет, волонтеры научили меня тому, что я буду помнить всегда: жизнь не стоит на месте.

Двадцать пятого июля 2018 года апелляционный адвокат Брока предстал перед комиссией из трех судей и заявил, что Брок лишь намеревался совершить действия сексуального характера без проникновения. В Mercury News процитировали ответ судьи Джастиса Франклина Элии. Он сказал:

Это в полной мере выражает все то, что хотела сказать я.

Восьмого августа 2018 года представитель окружного прокурора написала мне: «Решение принято!» Апелляцию отклонили. Это был словно звук последнего выдоха, звук биения сердца. Пришла легкость, с какой птица вспархивает с проводов. Наконец через три года и восемь месяцев после той январской ночи дело было закрыто. Я почему-то вспомнила строки из Хафиза ^[85]:

Больше никаких звонков, никаких новостей, никаких выяснений, никаких а что дальше? Я уже забыла, что можно жить без него, что можно не думать о нем постоянно. Вечером я накупила печенья Oreo, забросила его в миску, залила молоком, подождала, пока размякнет, и вычерпала всю массу ложкой — так в одиночестве я отпраздновала тот день. Ни в тот день, ни на следующий я не отвечала на сообщения представителя окружного прокурора — боялась, что не все еще закончено. Прошли недели, а я все с опаской следила за новостями, не веря тому, что свободна.