Дейзи: Вечером, уже вернувшись домой, я позвонила Симоне. Она была тогда в Нью-Йорке. К тому моменту мы не виделись с ней уже где-то с месяц, а то и больше.
И ведь это был первый за довольно долгое время вечер, что я проводила в полном одиночестве: в смысле, нигде не тусовалась, не пошла ни на какую вечеринку. Я сидела одна в коттедже, и от царящей в нем тишины даже ныло в ушах.
Наконец я позвонила своей единственной близкой подруге и сказала:
– Мне страшно одиноко.
Симона: В ее голосе слышалась такая глубокая, глухая тоска! Что вообще для Дейзи не характерно, поскольку обычно она накачивалась чем-нибудь до бодрячка. Можешь себе представить, в какую невероятную тоску надо впасть, чтобы сидеть такой опущенной на дексисе с кокаином!
И тут я поняла: если бы Дейзи знала, как часто я думаю о ней, она не чувствовала бы себя так одиноко.
Дейзи: Симона мне велела:
– Сделай одолжение, нарисуй мысленно карту мира.
У меня не было ни малейшего настроения что-то рисовать.
– Просто представь, – настойчиво сказала она.
Я послушалась.
– Вот ты сейчас в Лос-Анджелесе, – продолжала она. – И ты – мигающий огонек. Ты меня слышишь?
– Конечно.
– И ты светишься ярче, чем кто бы то ни было. Ты ведь понимаешь, о чем я, да?
– Естественно, – ответила я, просто чтобы ей подыграть.
– А еще: нынче – в Нью-Йорке, в четверг – в Лондоне, на будущей неделе – в Барселоне, – мигает еще один яркий огонек.
– И этот огонек – ты? – поняла я.
– Да, это я. И неважно, где мы в данный момент находимся, неважно, какое это время дня или ночи и какой мрак царит вокруг, мы с тобой – два ярких мигающих огонька, вспыхивающих одновременно. И ни одна из нас никогда не вспыхивает поодиночке.
Грэм: Билли позвонил мне в три часа ночи. Со мною была Карен. И я снял трубку только потому, что решил: если я в три часа ночи не отвечу на внезапный звонок, то где-то кто-то, наверное, умрет.
Даже не поздоровавшись, Билли сказал:
– Не думаю, что из этого что-то получится.
– Ты вообще сейчас о чем? – не понял я.
– Дейзи должна уйти.
– Нет, – возразил я, – Дейзи не надо уходить.
Но Билли продолжал:
– Пожалуйста. Прошу тебя.
– Нет, Билли, – ответил я. – Давай, чувак, возьми себя в руки. Мы ведь уже почти дописали альбом.
И он повесил трубку. Больше мы к этой теме не возвращались.
Камилла: Как-то в середине ночи я услышала, что Билли встал и взялся за телефон. Я была почти уверена, что он разговаривает с Тедди. Впрочем, не совсем уверена.
Я услышала, как он сказал:
– Дейзи должна уйти.
И я все поняла. То есть, естественно, я чувствовала это раньше…
Грэм: Я просто подумал, что он бесится из-за того, что он больше не первая и единственная звезда в альбоме. В смысле, я понимал, что отношения между Билли и Дейзи довольно скользкие и рискованные. Но тогда я считал, что в музыке важна лишь музыка.
Но музыка никогда не посвящается просто музыке. Будь это так, то мы писали бы песни о гитарах. Но мы о них не пишем. Мы сочиняем песни о женщинах.
Женщины способны сокрушить и уничтожить. Знаешь об этом? Вообще, я полагаю, все кому-то причиняют боль, но именно женщинам всегда удается подняться. Ты это замечала? Женщины всегда в итоге остаются на ногах.
* * *
Род: Дейзи в тот день мы не ставили в расписание студии.
Карен: Мы работали над «Юными звездами», над их мелодичностью. Я была в комнате отдыха, когда увидела, что в студию заходит Дейзи. Я сразу поняла, что она уже набралась.
Дейзи: Я была изрядно под парами. В свою защиту могу сказать, что было уже пять часов дня. Не это ли у нас всемирный час для возлияний? Да, знаю, это звучит нелепо. Но будь ко мне немного снисходительнее. Я и сама знаю, что вела себя тогда как сумасшедшая.
Билли: Я сидел в контрольной комнате – прослушивал гитарные наложения Эдди, пытаясь убедить его чуточку помедленнее играть свою партию. И тут Дейзи резко распахивает дверь и говорит, что ей надо со мной поговорить.
Дейзи: Он тут же пытается делать вид, будто и понятия не имеет, почему мне вдруг приспичило с ним поговорить.
Билли: Ну, я говорю «ладно» и выхожу вместе с ней в кухню. Она вручает мне бумажную салфетку и оборот какого-то чека или талона, или еще чего-то. И все это у нее измазано черными разводами.
Дейзи: Карандаш для подводки быстро размазывается.
Билли: Я спросил:
– Что это?
– Это наша новая песня, – ответила она.
Я посмотрел на бумажки еще раз и ничего не смог там разобрать.
– Начало песни на талоне, – подсказала Дейзи, – потом продолжается на салфетке.
Дейзи: Он кое-как прочитывает и говорит:
– Мы это записывать не будем.
– Почему нет? – вскидываюсь я.
Мы разговаривали у окна, и оно было открыто. И вот Билли наклоняется и резко закрывает окно. Буквально захлопывает. А потом отвечает:
– Потому что.
Билли: Когда пишешь песню, в которой, скорее всего, речь идет о ком-то конкретном, то можешь быть уверен, что этот человек не станет уточнять, о ком она. Потому что никому не хочется выглядеть придурком, которому кажется, будто бы везде говорится лишь о нем.
Дейзи: – Назови мне хоть одну вескую причину, по которой нам не следует записывать эту песню, – потребовала я.
Билли начал было что-то говорить, но я его прервала:
– Я назову тебе пять разумных доводов, почему нам надо это сделать.
Билли: Она подняла передо мной кулак и принялась перечислять, разгибая пальцы:
– Раз: ты сам уже понял, что это хорошая песня. Два: ты только давеча сказал, что нам надо записать еще что-нибудь жесткое, что-нибудь напрочь лишенное романтики. Это как раз то, что надо. Три: нам необходима еще как минимум одна песня. Ты хотел написать еще одну песню со мной вместе? Так вот я теперь тебе скажу, что совершенно не расположена с тобою вместе что-либо писать. Четыре: этот текст рассчитан на ту твою мелодию в ритме шаффл-блюз
[26], над которой ты как раз работал. Так что у нас, можно сказать, имеется сразу законченная песня. И наконец, пять. Я просмотрела еще раз, какие песни собраны у нас в альбоме. Так вот, весь этот альбом – о напряжении. И если ты хочешь придать ему динамику, движение – в тематическом плане, – то тебе нужно что-нибудь взрывное, разрушающее. Вот тебе, пожалуйста! Тут как раз сплошной разлом и разрушение.