История Рунного посоха - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Муркок cтр.№ 83

– Не могу!

– Или ты не можешь позабыть иное имя, мой брат барон? – насмешничал Джерек Нанкенсин над человеком, который не раз становился его соперником в любовных похождениях в Лондре. – Имя прелестницы Иссельды? Неужели это любовь движет тобой, мой господин? Это сладкое чувство?

Мгновение Волк ничего не отвечал, лишь рука сильнее сжала меч, словно в гневе. Затем раздался звучный, мелодичный голос, вновь обретший сдержанность и едва ли не легкомысленный:

– Месть, барон Джерек Нанкенсин, вот что мною движет…

– Как ты предан своему делу, барон… – сухо проговорил Джерек Нанкенсин.

Мелиадус вдруг убрал меч в ножны и, протянув руку к знамени, выдернул его из земли.

– Они нанесли оскорбление нашему королю-императору, нашей земле… и мне лично. С девчонкой я поступлю по своему усмотрению, но милости она от меня не дождется, мною движут вовсе не нежные чувства…

– Ну разумеется, – пробормотал Джерек Нанкенсин несколько покровительственным тоном.

– …что до остальных, с ними я тоже поступлю по своему усмотрению – в подземельях Лондры. Дориан Хоукмун, граф Брасс, философ Боженталь, Оладан, недочеловек из Булгарских гор, и этот предатель Гюйам Д’Аверк – все они будут мучиться не один год. Я поклялся Рунным посохом!

Позади раздался какой-то шум. Всадники обернулись, вглядываясь, и в мерцающем свете пожара увидели закрытый паланкин, который тащила на холм дюжина афинских рабов, прикованных цепями к шестам. В паланкине раскинулся чуждый условностям Шенегар Тротт, граф Сассекский. Граф Шенегар пренебрегал даже ношением традиционной маски-шлема, а если все-таки надевал, то лишь серебряную, которая напоминала карикатурное изображение его собственного лица и ненамного превышала размеры головы.

Граф не принадлежал ни к одному из орденов, и король-император, и все придворные терпели Шенегара из-за его несметных богатств и почти нечеловеческой храбрости в бою – однако внешне, в изукрашенном драгоценными камнями платье и со своими вальяжными манерами, Шенегар производил впечатление полного идиота. Он пользовался безоговорочным доверием короля-императора Хуона, даже большим, чем сам барон Мелиадус (так уж вышло), потому что его советы всегда были великолепны. Шенегар Тротт успел услышать обрывок разговора и теперь произнес благодушно:

– Какая опасная клятва, господин барон. Одна из тех, что обязательно аукнется тому, кто ее произнес…

– Я клялся, понимая это, – ответил Мелиадус. – И я найду их, граф Шенегар, не беспокойся.

– Господа, я пришел напомнить вам, – продолжал Шенегар Тротт, – что наш король-император сгорает от нетерпения увидеть нас и услышать доклад о том, что вся Европа теперь его собственность.

– Я немедленно отправляюсь в Лондру, – сказал Мелиадус. – Там я посоветуюсь с магами-учеными и найду способ добраться до своих врагов. Прощайте, господа.

Он взялся за поводья, развернул коня и помчался галопом вниз с холма, провожаемый взглядами товарищей.

Звериные шлемы сошлись в кружок в свете пожара.

– Такая узость мысли может погубить всех нас, – прошептал один шлем.

– Подумаешь, – хихикнул Шенегар Тротт. – В нас и без того всё уже погублено…

В ответ ему из-под украшенных каменьями масок раздался раскатистый хохот. То был смех безумцев, в котором слышалась ненависть не только ко всему миру, но даже к самим себе.

Ибо в том и заключалась сила лордов Темной Империи – они не ценили ничего на земле, ни единого человеческого качества, ничего ни в себе, ни помимо себя. Завоевывать и сеять разрушение, страх, муку – вот их главная забава, способ скоротать время, пока крутится веретено жизни. Для них война была всего лишь лучшим средством от томления духа…

На заре, когда стаи алых фламинго поднимались со своих гнезд среди камыша и взмывали в небо в причудливом ритуальном танце, граф Брасс обычно стоял на краю болота и глядел на темные заводи странной формы и на желтоватые островки, казавшиеся ему иероглифами какого-то примитивного языка.

Онтологические откровения, возможно, таившиеся в этих узорах, неизменно занимали его разум, и в последнее время он изучал птиц, камыши и лагуны, силясь подобрать ключ к этому зашифрованному ландшафту.

Ландшафт, как он считал, был закодирован. В нем могли найтись решения дилемм, которые он и сам с трудом формулировал, например, ему бы вдруг открылось всё, что необходимо знать о нарастающей угрозе, которая, как он предчувствовал, вот-вот настигнет его и физически, и психически.

Солнце встало, заиграв на воде бледным светом, граф Брасс услышал какой-то шум, обернулся и увидел свою дочь Иссельду, златовласую мадонну лагун, почти нереальную в струящемся голубом одеянии. Она скакала на белой рогатой камаргской лошади без седла, загадочно улыбаясь, как будто тоже знала тайну, какую он не в силах был даже представить себе до конца.

Граф Брасс решил избежать встречи и спешно отступил от берега, но Иссельда была уже близко и махала ему.

– Отец, как ты рано! И уже не в первый раз.

Граф Брасс кивнул и снова отвернулся, чтобы созерцать воды и камыши; он резко поднял взгляд на танцующих птиц, как будто надеясь застать их врасплох или же интуитивно разгадать секрет их странного, почти безумного круженья.

Иссельда спешилась и уже стояла рядом с ним.

– Это не наши фламинго, – сказала она. – Но все равно так похожи. Что ты видишь?

Граф Брасс пожал плечами и улыбнулся дочери.

– Ничего. Где Хоукмун?

– В замке. Он все еще спит.

Граф Брасс буркнул что-то, сложил вместе крупные ладони, словно в безнадежной молитве, все еще прислушиваясь к хлопанью огромных крыльев над головой. Затем успокоился, взял дочь за руку и повел по берегу лагуны.

– Как красиво, – едва слышно проговорила она. – Восход…

Граф Брасс нетерпеливо махнул рукой.

– Ты не понимаешь… – начал он, но осекся.

Он знал, что она не видит этот ландшафт таким, каким видит он. Как-то раз он попытался ей описать, но она быстро утратила интерес и даже не постаралась вникнуть в смысл узоров, которые он наблюдал повсеместно: в воде, камышах и деревьях, в жизни животного мира, такого же разнообразного в нынешнем Камарге, как и в Камарге из прошлого.

Для графа в этом заключалась квинтэссенция порядка, а для Иссельды всего лишь приятное глазу зрелище, нечто «красивое», побуждающее любоваться «дикой жизнью».

Только Боженталь, поэт и философ, его старинный друг, примерно представлял себе, о чем толкует граф, но даже Боженталь был уверен, что это отражает не природу окружающего ландшафта, а удивительную природу разума самого графа Брасса.

– Ты измучен, сбит с толку, – обычно говорил Боженталь. – Механизм, упорядочивающий восприятие мира мозгом, работает с перегрузом, и потому ты видишь закономерность в окружающей действительности, но это проистекает лишь из твоей собственной усталости и тревоги…