– Не пора ли связаться с кораблем? – спросила Мари.
– Оттуда позвонят с минуты на… – На панели перед Лаоконией загорелся красный огонек. – Вот они.
Она нажала на переключатели и проговорила в микрофон, закрепленный у нее на щеке:
– Да?
Услышав металлический шум разговора в наушниках Лаоконии, Мари лишь острее ощутила свое одиночество. Корабль находился так высоко над ними.
– Все правильно, – сказала Лаокония. – Сразу передавайте полученные записи и попросите, чтобы в Кампичи провели независимое исследование. Позже мы сравним результаты. – Пока она слушала ответ, стояла тишина. Затем она сказала: – Я уверена, что нам не грозит опасность. Можешь следить за нами через линзу наверху. Но ни в одном рапорте не упоминалось, что рукучпы совершали над кем бы то ни было насилие… Ну, я не знаю, что сейчас с этим можно поделать. Мы уже здесь, и на этом все. Я отключаюсь. – Она нажала на переключатель.
– Это была доктор Бакстер? – спросила Мари.
– Да. Хелен сама наблюдает за нами, хотя я не понимаю, что она сможет сделать. Медицинские работники иной раз ведут себя очень странно. У местных что-нибудь изменилось?
– Насколько я вижу, они не сдвинулись с места.
– Почему Гафка не мог провести с нами предварительную беседу? – спросила Лаокония. – Терпеть не могу действовать вслепую.
– По-моему, разговоры о размножении все еще смущают его, – сказала Мари.
– Здесь слишком тихо, – прошипела Лаокония. – Мне это не нравится.
– Уверена, скоро они что-нибудь сделают, – прошептала Мари.
И тут, словно ее слова послужили сигналом, по поляне начала расходиться едва различимая вибрация. В ответ зазвенели листья лакового дерева. Вибрация усиливалась, превращаясь в гул органа с резким облигатным звуком труб. Пение виолончели превратило звук в мелодию и накрыло ею поляну, а лаковый лес звенел все громче и громче.
– Великолепно, – выдохнула Мари.
Она заставила себя обратить внимание на инструменты перед собой. Все работало нормально.
Мелодия слилась в единую, чистую, гармонически совершенную ноту – звук флейты, переходящий во вторую фазу с полной оркестровкой. Музыкальная тема расширялась элемент за элементом: барабанная дробь в нижнем регистре встраивала в мелодию величавый ритм, а перезвон цитры заложил контрапункт ритму.
– Следи за инструментами, – прошептала Лаокония.
Мари кивнула, сглотнув комок в горле. Музыка напоминала ей песню, которую она, возможно, слышала раньше, но никогда в столь совершенном исполнении. Она хотела закрыть глаза; она хотела целиком и полностью отдаться этому приводящему в исступленный восторг звуку.
Окружавшие их уроженцы Рукучпа не двигались, только ритмически расширялись и сжимались их дыхательные мышцы.
Музыкальный экстаз усиливался.
Раскрыв рот, Мари поводила головой из стороны в сторону. Звук нес в себе бесконечность ангельского хора; божественность всей когда-либо существовавшей музыки теперь слилась в единую великолепную мелодию. Ей казалось, что еще прекраснее этот звук стать не может.
Но произошло именно это.
Нечто долгое, захватывающее, безвременное… поднималось, расширялось, лилось.
Тишина.
Мари почувствовала, как к ней возвращается сознание, и заметила, что ее руки безвольно лежат на наборных дисках. Она была уверена, что выполнила свою работу по привычке, но эта музыка… По телу пробежала дрожь.
– Они пели сорок семь минут, – прошипела Лаокония, осматриваясь. – Что дальше?
Мари потерла себе горло, заставила себя сосредоточиться на светящихся циферблатах, плоте, поляне. Где-то в глубине сознания у нее зародилось подозрение.
– Жаль, я не знаю, который из этих существ Гафка, – чуть слышно сказала Лаокония. – Может, стоит спросить у кого-нибудь из них, где Гафка?
– Лучше не надо, – ответила Мари.
– Эти существа ничего не делали, только пели, – сказала Лаокония. – Теперь я окончательно уверена, что музыка – просто стимулятор и все.
– Надеюсь, вы правы, – прошептала Мари.
Смутное подозрение принимало все более отчетливую форму… музыка, контролируемый звук, экстаз контролируемого звука… Мысли одна за другой проносились у нее в сознании.
Время шло в тишине.
– Как ты думаешь, что они делают? – прошипела Лаокония. – Они сидят так уже двадцать пять минут.
Мари осмотрела рукучпов, окруживших поляну. Они напоминали черные холмики с тускло-серебристыми верхушками. Тишина напоминала напряжение в пустоте.
Прошло еще какое-то время.
– Сорок минут! – прошептала Лаокония. – Они что, рассчитывают, что мы проторчим здесь всю ночь?
Мари прикусила нижнюю губу. «Экстаз звука», – подумала она. А еще она подумала о морских ежах и партеногенетических кроликах с планеты Калибо.
Ряды рукучпов оживились. Вскоре тени начали исчезать в черноте лакового леса.
– Куда это они? – удивилась Лаокония. – Ты видишь Гафку?
– Нет.
Перед Лаоконией загорелся огонек, обозначающий вызов. Она щелкнула переключателем и прижала к уху наушник.
– Кажется, они просто уходят, – прошептала она в микрофон у себя на щеке. – Ты видишь то же, что и мы. Никто не предпринял никаких действий против нас. Давай я перезвоню тебе позже. Хочу понаблюдать за ними.
К Мари подошел рукучп.
– Гафка? – спросила Мари.
– Гафка, – сонным голосом пропело существо.
Лаокония наклонилась к ним через плот, нагруженный инструментами.
– Что они сейчас делают, Гафка? – спросила она.
– Вся новая песнь мы создать из музыка, что вы дать, – сказал Гафка.
– Песнопение закончилось? – спросила Мари.
– Так, – выдохнул Гафка.
– Что значит «новая песнь»? – настаивала Лаокония.
– Не иметь вашего вида песнь раньше правильно, – сказал Гафка. – В ней слишком много новое. Не понимать мы, как песнь создавать вы. Но теперь вы научить, сделать правильно вы.
– Что за чушь? – спросила Лаокония. – Гафка, куда идут все ваши люди?
– Идут, – вздохнул Гафка.
Лаокония осмотрелась.
– Но они уходят поодиночке… или… по крайней мере, я не вижу никаких сформировавшихся родительских пар. Что они делают?
– Идут все ждать, – сказал Гафка.
А Мари подумала о кариокинезе и дочерних ядрах.
– Я не понимаю, – пожаловалась Лаокония.
– Вы научить, как новое петь, – вздохнул Гафка. – Новая песнь лучше всегда. Мы сохранить эта песнь. Много лучше, чем старая песнь. Создать лучше… – Женщины заметили легкое помутнение визуальной шляпки Гафки. – Создать лучше молодые. Более сильные.