Девятый Дом - читать онлайн книгу. Автор: Ли Бардуго cтр.№ 29

Зеб положил ладони на край лежащей перед ним бумаги, и его кровь полилась на бумагу. Бумага словно вошла во вкус: кровь потекла быстрее, поток крался все дальше по свитку, а Зеб продолжал скандировать по-итальянски.

Как и ожидал Дарлингтон, сквозь стены начали просачиваться влекомые кровью и надеждой Серые.

Когда кровь наконец достигла конца пергамента, каждый аврелианец опустил рукава, касаясь ими промокшей бумаги. Кровь Зеба словно карабкалась вверх по ткани, скандирование становилось все громче – теперь не на одном языке, а на всех; слова заимствовались из книг вокруг них и над ними, находящихся в кондиционированных хранилищах под ними. Тысячи и тысячи томов. Мемуары и детские сказки, открытки и меню, поэзия и дневники путешествий, мягкий, округлый итальянский, пронизываемый колючими звуками английского, тарахтением немецкого, шелестящими нитями кантонского.

Все как один, аврелианцы резко опустили руки на пропитанный кровью пергамент. Хлопок расколол воздух, как гром, и от их ладоней расползлась чернота, новый поток: кровь превратилась в чернила и потекла обратно по столу, сочась по бумаге к ладоням Зеба. Когда чернила вошли в него, запетляли вверх по его рукам каракулями, строка за строкой, слово за словом – палимпсест, чернящий его кожу, медленно, путаным курсивом подползающий к его локтям – он закричал. Он плакал, дрожал, вопил от боли – но не отрывал рук от бумаги.

Чернила вскарабкались выше, к его сутулым плечам, расползлись по шее, по груди и одновременно вошли в его голову и сердце.

Это была самая опасная часть ритуала, когда аврелианцы оказывались наиболее уязвимы, а Серые были особенно нетерпеливы. Они еще быстрее проходили сквозь стены и запертые окна, окружали круг, ища подступы, оставленные открытыми Алекс и Дарлингтоном. Их притягивали страстное желание Йерроумэна и железная едкость свежей крови. Какие бы волнения ни терзали Алекс, сейчас она с наслаждением швыряла в Серых горсти кладбищенской земли излишне изощренными движениями, из-за которых напоминала профессионального рестлера, пытающегося завести невидимую толпу. Дарлингтон сосредоточился на собственных сторонах света и принялся осыпать облаками костяной пыли приближающихся Серых, бормоча старые смертные слова, как только кто-то из них пытался проскочить мимо него. Его любимый орфический гимн начинался со слов: «О дух незрелого плода», но произносить эти слова было бы слишком долго.

Он услышал возглас Алекс и обернулся через плечо, ожидая увидеть, как она исполняет изгоняющий маневр, требующий каких-то невероятных акробатических способностей. Однако она лежала на полу и отползала назад с полным ужаса взглядом – а Серые проходили прямо в защитный круг. Дарлингтон мгновенно понял, что произошло: отметки южного подступа смазались. Алекс так увлеклась, что наступила на них и прорвала южную сторону круга. Узкая дверь, пропускающая магический поток, превратилась в открытую настежь зияющую дыру. Сосредоточившие все свое внимание на крови и желании Серые наступали, подступая все ближе к ничего не подозревающим аврелианцам.

Дарлингтон бросился им наперерез, прорычав самые короткие и жестокие смертные слова, которые знал:

– Непонят! – прокричал он. – Неутешен, невоспет!

Некоторые из них замедлили шаг, кто-то даже сгинул.

– Непонят, неутешен, невоспет! – повторил он.

Но они уже набрали ход – масса Серых, видимых только ему и Алекс, облаченных в одежду разных эпох, одни молодые, другие старые, одни раненые и искалеченные, другие невредимые.

Если они доберутся до стола, ритуал будет сорван. Йерроумэн точно умрет, а вместе с ним, возможно, половина аврелианцев. Магия вырвется на волю.

Но, Бейнеке была не только живым домом слов, но и великим мемориалом конца всего. Посмертная маска Торнтона Уайлдера. Зубы Эзры Паунда. Сотни элегических поэм. Дарлингтон нащупывал слова… Харт Крейн о Мелвилле, Бен Джонсон на смерть сына. «Реквием» Роберта Льюиса Стивенсона. Его разум искал точку опоры. Начни с чего-нибудь. С чего угодно.

Господи Боже. Перед ним стояла задача отвадить сверхъестественное – каким же образом ему в голову пришла поэма Фоли о скелете, занимающемся сексом?

Несколько Серых исчезло, но ему требовалось что-то повнушительней.

Гораций.

Теперь они двигались медленнее, некоторые закрыли уши руками.

– Видите, в белизне зимнего воздуха, – воскликнул Дарлингтон, – висит, как роза, день. Он склоняется к тянущейся руке. Возьми его, пока он не ушел!

Он поднял руки вперед, будто каким-то образом мог их оттолкнуть. Почему он не мог вспомнить первую строфу поэмы? Потому что та его не интересовала. Зачем пытаться заглянуть в будущее, если оно непознаваемо?

– Зима придет! – повторил он.

Но, выталкивая Серых из прорванных врат и протягивая руку к мелку, Дарлингтон смотрел на стеклянные стены библиотеки. Собиралась орда – сквозь стены виднелась окружающая здание волна Серых. Он не успеет вовремя дорисовать отметки.

Алекс по-прежнему лежала на полу. Ее так трясло, что он даже издалека видел ее дрожь. Когда магия высвободится, то, возможно, первым делом убьет их обоих.

– Не робей! – снова и снова повторяла она. – Не робей!

– Этого недостаточно!

Серые быстро устремлялись в библиотеку.

– Mors vincit omnia! – воскликнул Дарлингтон, положившись на слова, напечатанные в каждом руководстве «Леты». Император и аврелианцы подняли взгляды от стола; только Зеб Йерроумэн по-прежнему не замечал мук ритуала и оставался глух к проникшему в круг хаосу.

Затем воздух пронзил голос, высокий и дрожащий, не говорящий, но поющий:

– Pariome mi madre en una noche oscura.

Пела Алекс, и к ее всхлипываниям цеплялась мелодия:

– Ponime por nombre niña y sin fortuna.

Мать родила меня темной ночью и назвала меня неудачливой девочкой.

Испанский, но искаженный. Какой-то диалект.

– Ya crecen las yerbas y dan amarillo triste mi corazón vive con suspiro.

Дарлингтон не знал этой песни, но ее слова, казалось, замедляли шаги Серых.

Листва растет и становится золотой.

Мое тяжелое сердце бьется и вздыхает.

– Еще! – сказал Дарлингтон.

– Остальных слов я не знаю! – закричала Алекс. Серые двинулись вперед.

– Скажи что-нибудь, Стерн! Нам нужно больше слов.

– Quien no sabe de mar no sabe de mal! – эти слова она не пропела; она прокричала их, снова и снова.