Жаркий август - читать онлайн книгу. Автор: Андреа Камиллери cтр.№ 34

Сидеть как ни в чем не бывало под взглядом этих откровенно на него уставившихся синих, как море, глаз было затруднительно, поэтому, чтобы сохранить лицо, он закурил.

– А мне дадите?

Он протянул ей пачку, она вытащила сигарету, сжала губами и, чуть привстав, подалась вперед, чтобы прикурить от комиссаровой зажигалки.

«Не забывай, что она тебе в дочери годится!» – одернул себя Монтальбано.

От вида, открывшегося ему благодаря позе Адрианы, у него в буквальном смысле слова закружилась голова. Кожа под усами сразу взмокла.

Ежу было понятно, что при таком наклоне он неизбежно упрется взглядом в декольте. Зачем она это сделала? Чтобы подразнить? Но непохоже, чтобы Адриана была из тех, кто играет в такие игры.

Или, может, она считает, что в его летах о женщинах уже особо не думают? Да, вероятнее всего, причина в этом.

Не успел он как следует захандрить, как Адриана, пару раз затянувшись, внезапно накрыла его руку своей.

Поскольку по Адриане никак нельзя было сказать, что ей жарко, – напротив, она была свежа, как пресловутая роза, – комиссар поразился, насколько обжигающим оказалось это прикосновение. Жар ли это двух тел, его и Адрианы, давал в сумме удвоенную температуру? А если нет, то что за кипяток течет в ее жилах?

– Ее изнасиловали, правда?

Этого вопроса Монтальбано со страхом ожидал все это время. Он даже подготовил хороший внятный ответ, который сейчас совершенно вылетел у него из головы.

– Нет.

Почему он так ответил? Чтобы не видеть, как гаснет перед ним сияние красоты?

– Вы говорите неправду.

– Поверьте, Адриана, вскрытие показало, что…

– …она была девственницей?

– Да.

– Тем хуже, – сказала она.

– Почему?

– Значит, то, что с ней сделали, было еще ужаснее.

Ее рука теперь пылала, нажим стал сильнее.

– Может, перейдем на «ты»? – спросила она.

– Если хотите… если хочешь…

– Хочу рассказать тебе одну вещь.

Она выпустила его руку, которой внезапно стало зябко, встала, взяла стул, поставила его рядом со стулом Монтальбано и снова села. Теперь она могла говорить шепотом, еле слышно.

– Что ее изнасиловали, это я знаю точно. Я не хотела говорить об этом в отделении, при том мужчине. Тебе – другое дело.

– Ты вскользь упомянула, что за несколько минут до той боли в горле ощутила кое-что еще.

– Да. Полнейшую, всепоглощающую панику. Какой-то прямо экзистенциальный ужас. Такое со мной было впервые.

– Расскажи подробнее.

– Внезапно, стоя перед шкафом, я увидела отражение моей сестры. Она была ошеломлена, напугана. И в следующий миг я почувствовала, как проваливаюсь в жуткую, кромешную тьму. Вокруг меня было что-то мрачное, склизкое, душное и зловещее. Такое место, или даже такой провал в пространстве, где возможны любая жуть, любая гнусность. Хотела закричать, но голос не слушался. Так бывает в кошмарах. Помню, что на несколько секунд я словно ослепла и на ощупь побрела в пустоту, выставив руки, ноги у меня подкосились, я оперлась руками о стену, чтобы не упасть. И тогда…

Она умолкла. Монтальбано не шевельнулся, не сказал ни слова. Только струйка пота стекала теперь по лбу.

– …тогда я почувствовала, что меня отняли.

– Как? – невольно спросил комиссар.

– Отняли у самой себя. Это трудно передать словами. Кто-то с яростью, с жестокостью глумился над отнятым у меня телом – чтобы унизить его, оскорбить, превратить в ничто, низвести до уровня вещи, предмета… – Голос ее дрогнул.

– Хватит, – сказал Монтальбано. И взял ее руку в свои.

– Это было так? – спросила она.

– Мы думаем, что да.

Почему она не плачет? Глаза у нее потемнели, складка у рта обозначилась четче, но слез не было.

Что же давало ей такую силу, такую внутреннюю твердость? Может быть, как раз то, что она узнала о смерти сестры в тот самый миг, когда та умирала, тогда как мать с отцом продолжали надеяться, что дочь жива. И за все эти годы плач, боль и слезы спрессовались в единый монолит, в твердую скальную породу, которой не смягчить простым проявлением жалости к Рине и к самой себе.

– Ты сказала, что увидела отражение своей сестры. Что это значит?

Она едва заметно улыбнулась.

– Это началось как игра, когда нам было пять лет. Мы стояли перед зеркалом и говорили друг с другом. Но не напрямую – каждая обращалась к отражению другой. Потом мы так играли, даже когда выросли. Когда нам надо было серьезно поговорить или поделиться секретом, мы становились к зеркалу.

На какой-то миг она опустила голову на плечо Монтальбано. И тот сразу понял, что она не ищет утешения – просто навалилась усталость оттого, что пришлось говорить с ним, чужаком, о таких глубоко личных, сокровенных вещах.

Потом Адриана решительно встала, посмотрела на часы.

– Уже полчетвертого. Идем?

– Как хочешь.

Она же вроде говорила, что свободна до пяти?

Монтальбано встал, несколько разочарованный, и официант тут же подсуетился со счетом.

– Плачу я, – заявила Адриана. И достала из кармана джинсов деньги.

Но когда они вернулись на парковку, она даже не подошла к своему «пунто». Монтальбано взглянул на нее удивленно.

– Поедем на твоей.

– Куда?

– Если ты меня понял, то понял и куда я собралась. Можно не говорить.

Еще бы он не понял. Как тут не понять! Просто искал отговорку, как солдат, которому неохота идти на войну.

– Думаешь, стоит?

Она не ответила, просто стояла и смотрела на него. И Монтальбано понял, что не сможет ей отказать. Солдат пойдет в бой, куда ж он денется. К тому же солнце как молотом лупило по голове, так что стоять и спорить на совершенно открытой площадке было решительно невозможно.

– Ладно. Садись.

Сесть в машину было все равно что разлечься на решетке над углями.

Монтальбано пожалел, что не взял вентилятор. Адриана открыла окна.

Всю дорогу она сидела с закрытыми глазами, откинувшись на спинку сиденья.

Мозг комиссара буравила мысль, не совершает ли он сейчас страшнейшую глупость. Зачем он ее послушался? Лишь потому, что в такую жару не поспоришь? Но это лишь выдуманная на ходу отговорка. А правда в том, что ему очень хочется помочь этой девушке, которая…

«…в дочери тебе годится!» – оборвал его голос совести.

«А ты тут не встревай! – обозлился Монтальбано. – Я вообще-то думал совсем о другом. Что бедная девочка шесть лет таскает эту тяжеленную ношу, телесную память о том, что случилось с ее сестрой, и только сейчас наконец нашла в себе силы заговорить об этом, начала освобождаться от прошлого. Конечно, ей надо помочь».