– Делай, как я повелел, – отрезал Артаксеркс. – Я позволил моему брату сохранить его прежние звания и полномочия. И отменил указы, данные мной в горе, вызванном смертью отца. Если Кир тебя убьет, я пойму, что он все еще гневается. – Царь ощерился зубастой улыбкой. – Даже в смерти ты можешь оказаться мне полезен.
Тиссаферн отдавал себе отчет, что возражать не только бесполезно, но и опасно. Он простерся в ногах у царя.
– О державный, для меня это честь! Я пойду, куда ты скажешь, и вернусь к тебе с правдой. Или же погибну. Но, вне зависимости от исхода, я служу твоей империи.
* * *
Стоя под знойным солнцем, Ксенофонт смотрел, как греческий матрос пытается одолеть перепуганного коня. На море он, может, действовал и сноровисто, но сейчас строю новобранцев, стоящему у причала, оставалось только глазеть, как он пыжится усмирить страдальчески ржущее животное. Конь шало косил глазами, показывая белки, а матрос с руганью стегал его по крупу кожаным ремешком, как будто ярость и боль способствовали его послушанию! Раскорячившись перед мостками, он всем своим весом пятился назад на корабль. С усилиями единственного матроса, пускай и разгоряченного, это действо могло затянуться до темноты.
Две сотни юношей из эллинских полисов все продолжали сходить по дощатым мосткам на пристань. Спуститься на чужую землю их успело всего несколько десятков, и там они ждали тех, кто направит их дальше. Ксенофонт, поджав подбородок, высматривал кого-нибудь из начальников, которые должны были встречать здесь прибывшее пополнение. К сожалению, они не походили на того вербовщика в Афинах. О чем оставалось только сожалеть. Прибывших вверили попечительству двух старых забулдыг с тридцатью годами службы за пазухой, которые отпечатались у них на щеках и особенно на носах. Едва корабль пришвартовался, они сошли с него без оглядки и, вне сомнения, направились в ближайшее питейное заведение. Младые эллины, прибывшие сражаться за царевича Кира, оказались предоставлены сами себе.
На пристани, покуда хватало глаз, кипела разгрузка и погрузка. Ксенофонт в строю полез себе под новый кожаный панцирь и начал с упоением чесаться. Он видел, как некоторые суют себе под доспехи камешки и поерзывают; так Ксенофонт усвоил, как можно смягчать зуд. Те, кто поопытней, знали, какие места на теле лучше смазывать маслом, как выкуривать из плащей блох, а еще как важно иметь при себе пусть даже мелкую посудину с водой. Эти сотни мелочей, составляющих разницу между бедствием и спасением от него, были ему покуда неизвестны. Ксенофонт постигал их со всей возможной быстротой, но… Он тихо ругнулся.
Матрос потерял терпение и озлобленно орал на коня, весь красный от натуги. Вокруг уже собирался люд. Ксенофонт подошел в тот самый момент, когда конь мотнул головой, заодно сдернув с места и своего истязателя. Едва успев оправиться, тот снова замахнулся плеткой.
Ксенофонт сзади выхватил ее у него из руки и отбросил в сторону.
– Ты пугаешь существо, которое сильнее тебя. Неужто хочешь, чтобы оно прямо здесь, у мостков, сломало ногу?
Матрос был так разъярен, что подумывал ударить этого молодого выскочку. Намерение промелькнуло в его глазах, но в следующую секунду порыв унялся. Матрос не знал, кто перед ним, но ведал, что за оскорбление вышестоящих полагается суровое наказание. Воспользовавшись замешательством, Ксенофонт вынул из его рук поводья.
– Давай-ка лучше его успокоим, – предложил Ксенофонт, стараясь звучать мирно скорее ради лошади, чем для матроса. Тот буркнул какую-то грубость, которую он пропустил мимо ушей. На самом деле матрос был даже рад передохнуть от своих потуг, хотя и остался стоять рядом, со злорадной ухмылкой, скрестив руки на груди. Судя по всему, он изготовился злословить насчет действий этого доброхота, как, видимо, злословили о нем самом. Разница была в том, что оценки матроса Ксенофонта не занимали.
Смену человека при узде лошадь наблюдала выпученными глазами. Ксенофонт не раз задавался мыслью, есть ли у лошадей сметливость и как она развита. Похоже, в какой-то степени им были присущи и злопамятность, и даже лицедейство.
– Ну-ка, ну-ка. Дай я на тебя полюбуюсь, – ласково произнес он. – Какой красавец.
Поводья он держал крепко, но не тянул и уж тем более не мерялся силами с жеребцом, способным без труда уволочь человека за собой. Разговаривая, Ксенофонт повернулся, как бы собираясь уходить.
Конь словно прирос к месту. Краем глаза было заметно, как матрос злорадно ухмыляется. Он наклонился что-то сказать тому, кто стоял рядом. Ксенофонт глянул в их сторону и нахмурился, узнав в том зеваке Геспия.
Он записался на службу в тот же день и у того же вербовщика. Нет сомнения, что спартанец на этом неплохо заработал. Геспия Ксенофонт заметил на пристани в Афинах и поначалу даже не понял, что он там делает. Друзьями они определенно не были. После отплытия меж собой не обменялись ни словом, хотя сознавали, что едут бок о бок. Не убедил ли Геспия поступить в войско Сократ, чтобы Ксенофонт за ним приглядывал? О годах своего солдатства старик философ всегда отзывался как о наиболее отрадных. Так что с него вполне могло статься рекомендовать провести несколько лет в походах и боях, тем самым заложив основу своей жизни, а будущие свои тяготы и неурядицы отодвинуть на потом.
– Ну же, гнедой, – увещевал Ксенофонт жеребца. – Не хочешь же ты торчать здесь весь день? К твоему сведению, сзади ждут еще и другие.
Разговор обещал быть непростым. И тут неожиданно сбоку подшагнул Геспий.
– Скажи мне, что нужно делать, – обратился он.
Ксенофонт в удивлении поднял брови, но затем кивнул.
– Хорошо, слушай. Какое-то время мы будем спокойно разговаривать, чтобы до него дошло, что опасности ему нет. После плавания он, наверное, чувствует себя неуютно. Лошади не блюют, их просто мутит. И бывает, что они впадают в злость. Давай-ка погладь его по шее, только осторожно: как бы ненароком не укусил. Глаза все еще диковатые.
Ксенофонт смотрел, как молодой бритоголовый афинянин впервые в жизни притрагивается к лошади. Шея у животного подрагивала, как будто по ней ползали мухи, но человеческую руку жеребец не цапнул. Геспий, поглаживая конскую шкуру, издавал восторженные смешки.
– Ух ты, какие у него жилы, – изумленно произнес он.
Ксенофонт улыбнулся:
– Да, хотя его огромное сердце мало-помалу успокаивается. Они отзывчивы на прикосновение. Продолжай его поглаживать. Ну вот, почтенный. Может, пройдемся сейчас по этим хлипким доскам? Тебе, наверное, казалось безумием идти по этим жердочкам, которые к тому же трясутся и подпрыгивают. Я тебя понимаю. Ну что, пошли?
Ксенофонт снова повернулся, и конь послушно пошел за ним вниз, как будто и не выказывал до этого страха. На пристани он немного поводил его туда-сюда. Все это время рядом неотлучно шел Геспий, ласково похлопывая или просто держа руку на могучем конском плече. Под его прикосновением с кожи стекали крупные капли пота, но животное на глазах становилось все спокойней, покорно опуская голову.