Богиня Чортичо. Про черную руку, питонцев, платье в горошек и красивую девочку из прошлого века - читать онлайн книгу. Автор: Стелла Иванова cтр.№ 27

Как выяснилось, остатки самогона после фуршетной ночи на маминой кухне утром разлили по бутылкам. К этому ответственному делу ни дядь Толю, ни Витьку-китайца, ни даже папу не подпустили. Его отправили на колонку – мыть самогонный аппарат. Остатки перебродившего гороха, по совету опять-таки, правильно, дядь Толи, решено было выбросить прямо на дорогу. На нашей деревенской улице асфальта не было. По дороге ездили одна-две машины в год. Ну хорошо, не в год, но редко. Горох – натуральный продукт, как подтвердил дядь Толя, и них… ничего с этой дорогой не станет! Перебродившего гороха наклевались все окрестные птицы и попАдали в алкогольное опьянение – опять-таки в буквальном смысле – попАдали.

Прошло несколько часов, и птицы, начав трезветь, стали пытаться взлететь. Вороны разбегались, вихляя туловищем, рискуя клювом воткнуться в землю и свернуть свои сине-черные бошки. Воробьи летели восьмеркой, а голуби шли, спотыкаясь, к луже, к их счастью, оказавшейся рядом с их пиршеским столом. У голубей был сушняк. Голуби наклонялись к луже попить, и некоторые из них, не удержавшись на ногах, заодно принимали ванну. «Пить надо меньше. Надо меньше пить!» – прыгал на одной ножке, пытаясь сбросить остатки наваждения, воробьишка.

Больше самогон родители никогда не гнали. Аппарат подарили дядь Толе, который в благодарность каждый раз после очередной прогонки приволакивал «гостинец» в виде мутной бутыли, заткнутой тряпочной пробкой. И «пьяный горох» на дорогу больше никто не выбрасывал.

Форма одежды – парадная

Странно, – подумала я, хлопая калиткой, – мама в окно не выглядывает». Окна вообще были затянуты занавесками. Баб Соня в серых, толстых самовязаных носках сидела на крыльце и читала газету.

– Ба, привет, – я нагнулась и поцеловала теплую морщинистую щеку. – А где мама?

– Она в больнице, но ты не волнуйся. С ней все в порядке. Просто доктора все хорошенько проверят и выпишут ее домой.

– Как в больнице? – опешила я. – А братик? У меня уже есть братик?

– Нет, еще нет ни братика, ни сестрички. Пойдем-ка, я тебе супа налью, а потом ты уроки сделаешь, и тогда мама из больницы позвонит.

Она кряхтя поднялась. Взяла меня за руку, и мы вошли в дом. Все было как всегда, но все-таки что-то не так… Папа в командировке. Он часто ездил в командировки и оттуда всегда привозил подарки. Однажды даже бананы привез из Москвы. Бананы были зелеными, противными. От них щипало во рту, и я их не стала есть. Даже после того как они пожелтели не стала. Банан – смешное слово. Ба-Нан.

Я вообще любила слова. Мне нравилось с ними играть. Не в «слова» – а словами. «Командировка» – это слово мне представлялось как большая тетка, похожая на нашу школьную завхозиху Кондратьевну. У Командировки большие красные руки, на голове серая косынка и синий халат – замятый сзади, а спереди с тремя карманами. Один сверху на груди, два по бокам. В верхнем – две шариковые ручки и растрепанный блокнот. Командировка всеми командует… Папа должен приехать в субботу. А сегодня только четверг. Мама в больнице… Я вздохнула. В носу защипало. В глазах стало горячо.

– Ну, вот еще – сырость разводить, – проворчала баб Соня и фартуком вытерла мне глаза. Иди снимай форму, мой руки и за стол. – Она взяла спичечный коробок, потрясла им, проверяя, есть ли спички, вытащила одну, чиркнула, и голубой огонь, пробежав по конфорке, заплясал под кастрюлей с супом.

«Почему весь огонь оранжевый – ну, там, в печке, в костре, когда листья жгут, – а этот в плите всегда голубой?» – в который раз подумала я и мысленно напомнила себе спросить об этом у папы, когда он вернется. Баб Соню я уже спрашивала, она ответила непонятно: «Потому что газ». А почему газ голубым горит – не знала.

Зазвонил телефон. Баб Соня сняла трубку. Это звонила не мама, а баб-Сонина подружка Роня Абрамовна. Они говорили на таком языке, на котором обычно говорят, чтобы я не понимала. Он назывался «идиш». Но я уловила «сохранение» и «мейделе», – мейделе – это я. Так всегда говорила Роня Абрамовна. «Шейне мейделе»… А сохранение – ну, это, наверное, когда сохраняют что-то. Типа как мы картошку на зиму. В погреб на сохранение засыпали. Я представила, как маму запирают в погреб, там темно и холодно. Сырая картошка и морковка. Яблоки, пересыпанные упругими стружками, в ящиках. На полках банки с вареньями и компотами. А в углу бочки с капустой и огурцами-помидорами. Так? Или на идише «сохранение» значит что-то другое? Скорее всего нет, я многие слова улавливала, хотя они звучали смешно. Я попыталась распознать какие-то слова из бабушкиного разговора, но она говорила быстро и непонятно.

– Суп – до грамма. Макароны можешь съесть не все, если суп доешь, – сказала баб Соня в мою сторону, не поворачиваясь, а я удивленно подняла глаза – ну как она знала, что я приготовилась ныть, что больше не хочу?

Баб Соня закончила разговор. Обтерла телефонную трубку фартуком, водрузила ее на место.

– Ба, а что такое сохранение? – спросила я.

– Это когда сохраняют, – отрезала баб Соня, и я поняла, что дальше расспрашивать нет смысла. Не скажет. Но я все-таки попыталась.

– Как картошку?

– Что картошку? – не поняла баб Соня.

– Ну, сохраняют. Как картошку? В погребе.

– Ааа, нет, – всплеснула руками баба Соня, – мама лежит в палате, чистой, белой. Там тепло. Она отдыхает. Книжки читает, – баба Соня обняла меня и поцеловала в макушку, поправила мою растрепанную коску. – Ешь давай. Суп уже остыл.

– А меня завтра в октябрята принимать будут. Как же я пойду? – мои глаза опять были на мокром месте.

– Что значит «как пойдешь»? – переспросила баба Соня. – Так и пойдешь, а что?

– Мне белый фартук нужен. «Форма одежды – парадная» – сказала Марина Андреевна.

– Ну, будет и у тебя парадная – есть же фартук. Ты ж первого сентября ходила в белом. Он стираный, сейчас посмотрю.

Баб Соня медленно вышла из кухни, а я потихоньку подкралась к раковине. Суп вылила. Включила воду, чтобы смыть рисинки, прилипшие к раковине.

– Суп не выливай, – донеслось из комнаты.

«Ну, вот как она знает?» – в который раз удивилась я.

– Я поела, тарелку мою… – соврала я и принялась тереть тарелку.

Баб Соня вернулась в кухню с моим белым фартуком:

– Вот, чистый. Я его поглажу, на плечики повесим, а завтра наденешь. Делов-то!

«Делов-то! – хорошо ей говорить, у нее мама не в больнице. А папа не в командировке. И в октябрята ее завтра не будут принимать», – подумала я.

– Ба, когда мама позвонит?

– Скоро и позвонит. А давай-ка мы с тобой плюшек напечем, а? Маме в больницу отнесем и сами чаю с плюшками да вареньем напьемся.