Богиня Чортичо. Про черную руку, питонцев, платье в горошек и красивую девочку из прошлого века - читать онлайн книгу. Автор: Стелла Иванова cтр.№ 26

Когда-то, в прекрасную пору перестройки и гласности, но еще до первых кооперативов и до того, как Горби стал называться Президентом, а был еще Генеральным секретарем ЦК КПСС, этот «цыкака» инициировал кампанию по борьбе с пьянством и алкоголизмом в СССР. Но тогда еще не родилась черномырдинка «хотели как лучше…» Борьба шла нешуточная. Водка подорожала в три раза, виноградники вырубались – во дебилы!

Водка стала стоить восемь –

Все равно мы пить не бросим!

Передайте Горбачу –

Нам и десять по плечу!

Если будет стоить больше –

Мы устроим то что в Польше,

Будет стоить двадцать пять –

Будем Зимний брать опять!

Безалкогольные свадьбы – такой «совецкий креатиффчег», – были главной фишкой для мОлодежи и пОдростков. Очереди в вино-водочные магазины и отделы стояли с утра, до закрытия, с непеременным мордобоем на тему: «дайте этому козлу в шляпе в глаз, его тут не стояло!» Народ дурел, свирепел, но пить не перестал. Сахар начали продавать по талонам – самогонщиками стали даже те, кто пил интеллигентно по праздникам.

И в это время случился в моей семье праздник. Сейчас подсчитала, поняла, что это был день рождения мамы. Ну как не отметить, если ягодка опять? И если день рождения летом. В июне. И все помнят. И все придут. А водку достать не так-то просто, но, позвонив иванпетровичу, юрьборисычу, зиночке, людмиле, васильандреевичу, папа раздобыл пять бутылок водки. А вино? Вино обещала привезти из Тбилиси папина грузинская родня, собиравшаяся на мамин день рождения. Но поговорив с соседом Витькой-китайцем (да-да-да – самым настоящим Чжан Юн Дином, а в простонародье отзывавшимся на «Витька-китаец» – это сейчас никого китайцем на просторах Родины не удивишь, а тогда!..), папа пришел домой расстроенный. Витька его убедил, что пять поллитровок – «да шо там пить».

Потом пришел второй сосед – дядь Толя. Красномордый, добродушный, с приклеенной к нижней губе цыгаркой, вечно под небольшим кайфом – легендарный дядь Толя. Нос дядь Толи выдавал эксперта по возникшему в нашей семье вопросу. На мелком подвижном лице с блеклыми голубыми глазами, серо-буро-коричневыми бровями, дряблыми в розовых прожилках щеками торчал ОН. Нос. Нежно-малинового цвета. Крупный, мясистый, слегка с левосторонним уклоном и торчащей из него порослью. Нос был словно пересажен с другого лица, настолько не вписывался в параметры…

– Не, Сенька! Я те грю – ни хрена не хватит пять бутылок. Самогон варить надо! – тут на глаза дядь Толе попалась я, и он, сфокусировавшись, словно наклонясь из-за носа, выдал: – Во, у вас же зять химик – пусть принесет с работы охладитель, змеевик, я тебе помогу – мы соберем аппарат, и будет праздник как у людей… – Дядь Толя с тоской посмотрел на пять выстроенных на полу у холодильника бутылок водки.

– Толя, посадят же за самогон! Цирккокойты! – испуганно, но азартно сказал мой интеллигентный папа.

– Них!.. – бескомпромиссно заявил дядь Толя (папа вздрогнул и посмотрел в мою сторону), – Не посадят! Всех не пересажают.

– Ну, я ж никогда такого не делал! Цирккокойты! – все еще сомневался отец, но чувствовалось, что он уже совсем не против попробовать собрать самогонный аппарат…

Пока дядь Толя и папа с советником Витькой-китайцем колдовали над аппаратом, мама собрала рецепты «самого лучшего, чистого, как слеза младенца»… Рецептов было немало. Прав был дядь Толя – всех не пересажали – соседки, мамины коллеги по работе, знакомые знакомых знали, КАК и из чего гнать самогон. Оказалось, из всего – чуть ли не из табуреток, как утверждал один известный герой.

По вечерам родители шептались – что, мол, совсем с ума сошли, совсем уже опустились – стыдно-то как – самогонщики! Но приходил день, а с ним и дядь Толя с подозрительно блестящими с самого утра глазами, запахом перегара, в кепочке набекрень и с Витькой-китайцем за компанию.

– Бобрихин самогон крепкий, но мутный, – говорил дядь Толя тоном, не терпящим возражений, хотя ему и так никто не собирался возражать.

– Угу-угу, – кивал Витька-китаец и затягивался крепкой «Примой».

– У Верки-полицайки – хорош, но она, сука, не дает рецепта – из пшеницы, видать, гонит и по пятерке продает! Совсем охренела баба, но все равно дешевле водки… – Дядь Толя помахал кепочкой над головой, разгоняя синий дым от сигарет. На голове у дядь Толи под кепочкой оказалась пегая поросль, скомканная, как неубранная постель. Серая и пыльная. Он повернулся ко мне и улыбнулся: – Ну чё, молодоженка? Мужик-то где?

– В Москве, – буркнула я и отвернулась.

– В Мааасквееее… Ученый он у тя больно. Опять учится?

– Ну что ты к девчонке пристал, Толя. Давай, сколько сахару нужно для вот этой бражки… – папа держал исписанный крупными буквами листок из тетрадки в клеточку.

В один прекрасный день самогонный аппарат был готов. Бражку решено было делать по «старинному рецепту», который дядь Толя, якобы рискуя жизнью, «скрал» у сватьи Томки. Из гороха. Да. Да. Да. Из гороха.

«Процесс пошел», как говорил Михаил Сергеевич Горбачев. Но совсем по другому поводу.

– Процесс пошел! – радостно хлопнул в ладоши дядь Толя, и глаза его загорелись при первых каплях живительной влаги, капнувших из конденсатора в кастрюлю.

– Пошел процесс! – Витька-китаец принюхался и улыбнулся золотыми зубами.

Первый блин был совсем не комом. Самогон удался.

Да так, что папу, дядь Толю, Витьку-китайца, подошедшего на запах маминого брата Гришку и соседа справа – новенького на нашей улице, недавно купившего сгоревший остов дома бабы Мани хозяйственного Федора после первой дегустации решили с нашей кухни по домам не разносить. Оставили спать там, где они уснули крепким, горячим сном, не обращая внимания на тормошения жен, и мамины недоуменные вопли:

– Сеня! Боже мой! Сееееееняяяя!

Обо всех этих «перепитиях» – во всех смыслах этого слова, – я не знала, так как мы, молодожены, жили отдельно – снимали квартиру, и назавтра, приближаясь к дому родителей, я увидела странную картину…

По обочинам улицы валялись… я пригляделась – птицы! Вороны, голуби, воробьи. Вверх тормашками. Птиц было много. Много-много! Человек сто. Или даже сто пятьдесят. Птицы валялись с растопыренными вверх ногами, клювами на бок… Это было очень страшно. Очень. Страшно.

На дрожащих ногах я доползла до калитки, влетела во двор и завизжала. На мой вопль выскочила мама, я визжала и показывала пальцем на улицу… Мама выскочила за калитку, я услыхала, как хлопнула калитка у соседа Витьки-китайца, перестала работать бензопила у Федора, народ собирался у нашего дома, и через несколько минут раздался хохот… Смеялись всей улицей, с подхлипами, с прихлопыванием по бокам, с закашливанием.