К повороту стоять! - читать онлайн книгу. Автор: Борис Батыршин cтр.№ 20

Кроме британских судов, мы останавливаем и нейтралов, имея целью узнать последние новости. На первый же из них, что будет следовать в Европу, и передам это письмо; надеюсь, ты получишь его не позже, чем через месяц.

Остаюсь до скончания дней твоим преданным другом, мичман Карл-Густав Греве, барон.

Борт клипера „Крейсер“,

8-го февраля года 1878-го

от Рождества Христова.»

Зима выдалась морозной, без выматывающей душу слякоти и прочих удовольствий, вроде оттепелей под Рождество и ледяных дождей. Финский залив покрылся льдом в начале декабря; по этому случаю два мичмана с монитора «Единорог» соорудили на голландский манер буер (вид санок с мачтой и косым парусом), и катали на нем желающих по просторам Кронбергс-рейда, где неутихающие ветра дочиста сдували со льда снег. Идея была подхвачена; на последнюю неделю февраля назначили гонки, и теперь умельцы-энтузиасты вовсю ладили «парусные санки» собственных оригинальных конструкций.

К Рождеству ледовая гладь Южной гавани украсилась катками. По давней традиции, экипажи кораблей устраивали собственные площадки для конькобежных упражнений, а слесаря из механических мастерских портоуправления рады были возможности заработать к жалованию лишний рублевик, выточив из подходящей железки пару коньков. Первыми заказчиками стали офицеры с эскадры, их дети, жены и пассии; доставались коньки и матросам, и горожанам, охотно принимавшим участие в этих развлечениях.

По вечерам над гаванью плыли звуки оркестров — парочки кружились по льду под звуки вальсов, мазурок и англезов. Кое-где на катках поставили газовые фонари, протянув с берега временные трубы для светильного газа; другие катки освещались чадящими масляными плошками или керосиновыми фонарями на шестах. Команды соревновались в украшении катков; в ход шли гирлянды из цветной бумаги и елового лапника, и раскрашенные акварельными красками снеговики. Всех перещеголяла команда «Кремля»: посреди своего катка они установили высоченную ель, искусно запрятав в ее ветвях десятки масляных светильников. Закончилось это так, как и следовало ожидать — однажды вечером ель весело запылала и сгорела дотла, оставив посреди катка огромное пятно сажи с лужей талой воды.

С берега к каткам вели мостки с легкими перилами, уложенные прямо на лед, по контуру стояли скамеечки. Рядом, на сколоченных из досок помостах дымили жаровни с угольями, у которых постоянно теснилась публика. Дежурящие возле жаровен матросы перекидывались шуточками с гуляками, подкладывали на решетки уголь и не позволяли развеселившимся гимназистам и студентам совать в огонь еловые ветки, выдернутые из гирлянд, чтобы потом кружиться по льду с этими импровизированными, трещащими смолой факелами.

Оборотистые финские торговцы понаставили возле катков балаганчиков и палаток из досок и парусины и бойко торговали баранками, пирожками, пряниками, чаем и глинтвейном прямо из самоваров. Там же можно было разжиться — из-под полы, разумеется! — бутылью крепчайшей финской настойки на клюкве или бруснике, а то и шкаликом белого хлебного вина. Городовые, приставленные к каткам на предмет охраны порядка, сговорчиво отворачивались от столь бесцеремонного нарушения казенной винной монополии — недаром носы у служителей закона сплошь были красные, и от каждого на версту разило спиртовым духом.

Недостатка в публике не было: мичмана и лейтенанты, гарнизонные прапорщики и поручики, студенты и молоденькие коллежские асессоры из управления градоначальника, путейские инженеры и таможенные служащие в невысоких чинах — все неспешно следовали по кругу, поддерживая под ручки своих дам. Прекрасная половина человечества была представлена в основном гостьями из России: петербургскими девицами на выданье, перебравшимися в Гельсингфорс вслед за отцами семейств, солидными кавторангами, подполковниками и чиновниками, утверждавшими в финской глуши власть Российской Империи. Захаживали и белобрысые, молочно-розовые дочки финских или шведских промышленников и торговцев. «Флотских» барышень было все же больше других — Гельсингфорс принадлежит флоту, и эту прописную истину никто не станет оспаривать…

По воскресеньям проходили соревнования конькобежцев. Сережа рискнул поучаствовать в одном из забегов, но на повороте упал и так растянул лодыжку, что потом неделю ходил, опираясь на трость. Он пристрастился к пешим прогулкам по городу; столица Великого княжества Финляндского завораживала его сходством с Петербургом; здесь многое было, словно хитрым прибором пантографом, скопировано со столицы Империи — разумеется, с соблюдением масштаба. Вокзал, фасады зданий на центральных улицах, путевой императорский дворец и резиденция генерал-губернатора, здания Морского штаба и офицерского собрания — все дышало неповторимым петербургским духом.

Из общей картины выбивались, разве что, надписи латиницей на вывесках, непривычные, без империала, вагончики конки да бесчисленные кофейни с дебелыми финками, разносящими кремовые пирожные, вазочки со взбитыми сливками и ароматный мокко — непременно с корицей и капелькой ликера.

Больше других полюбилась Сереже кофейня на углу Михайловской улицы — туда он захаживал всякий раз во время своих променадов. Здесь выпекали крошечные, изумительно вкусные булочки с корицей и румяной хрустящей корочкой. Их подавали к особому, редкостному сорту кофе, доставленному прямиком из Бразилии, в джутовых мешках с фиолетовыми клеймами португальских экспортных фирм и германского Ллойда. Сережа не очень-то разбирался в тонкостях вкуса этого напитка, но, наслушавшись рассказов пожилого шведа, владельца кофейни и бывшего боцмана торгового флота, неожиданно увлекся. Теперь он без труда различал маслянистость и сладковато-горькие нотки настоящего «Bourbon Santos», и не спутал бы его с тяжелым вкусом продукции ямайских плантаций. Старый морской волк собственноручно обжаривал зерна, не доверяя это священнодействие никому. Из уважения к морской форме, он согласился дать Сереже несколько уроков, и тот рискнул воспроизвести тонкий процесс дома — за неимением жаровни, на обычной спиртовке. Результат, как и следовало ожидать, жестоко разочаровал…

В прогулках по городу мичмана частенько сопровождала Нина. Племянница командира «Стрельца» оставила петербургские курсы, не дав, по своему обыкновению, никаких объяснений: «Ушла — и все! Надоело!» Перебравшись в Гельсингфорс, она взялась помогать супруге кавторанга вести хозяйство и принимала живейшее участие в развлечениях, затевавшихся флотской молодежью. Словом, старалась как можно меньше походить на одержимую странными идеями курсистку, которую Сережа увидел в компании студентов-вольнодумцев, в петербургском трактире.

Прошлое, однако, не замедлило напомнить о себе самым неприятным способом.