Подари мне краски неба. Художница - читать онлайн книгу. Автор: Елена Гонцова cтр.№ 49

— Ситуация под контролем, Стас, развивай сценарий.

Последняя фраза прозвучала совсем близко, у дверей, и тут же свет, струящийся из мастерской, заслонила фигура гордого кавказца. Наташа метнулась в сторону и спряталась за шахтой лифта.

«Хорошо, что у меня задница не отяжелела, как у Остроуховой. — Она готова была хохотать и плакать одновременно. — Со всех сторон обложили, мерзавцы, теперь мне и податься некуда».

Доблестный Киргуду, тяжело кряхтя, спустился, и вскоре зашумел лифт. Наташа выглянула из своего укрытия, дверь в мастерскую осталась приоткрытой.

«А что там сейчас делает мой верный Стасик?» — Наташа прокралась к двери и заняла прежнюю позицию. Верный Стасик накручивал телефонный диск.

— Алло? День добрый. Могу ли я поговорить со Львом Степановичем?

Не слишком затянувшаяся пауза была прервана.

— У вас феноменальная память, да, именно Станислав Юрьевич… Я впервые сталкиваюсь с такой реакцией… Да что вы, какая там лесть… А дело есть. Я не рискнул бы беспокоить вас по пустякам. Речь идет об известном вам человеке, неоднократно выполнявшем добровольно взятые на себя обязанности по работе с молодыми гениями, так скажем… Да… Да, Антона Михайловича любезнейшего… Конечно, конечно, он воспитал целую плеяду, не дал умереть… именно… с голоду… Вот, вот, Лев Степанович… Да как вам сказать… Интерес у меня к нему особый, можно сказать, и нет никакого интереса…

Чувствовалось, что Стас мнется, что не может втиснуть в разговор заранее отрепетированную речь, что диалог пошел сразу не так, как планировал Стас.

— Просто я его встретил недавно… Да, но в обществе человека не слишком ценимого вами, да вы говорили об этом и раньше, что ненадежный человек… на все способен, а жаль, ах как жаль, что на все способен… ему бы не на все, не на все, Лев Степанович…

Да я-то с ним не знаком, боже упаси. Но у меня тоже друзья-товарищи имеются, рассказывали, как он в Перове заправляет… Не по-джентльменски, да, да… Подслушал я случайно разговор этого начальничка перовского и нашего наставника юных гениев, небольшой совсем разговор, но преотвратительный. Никогда бы мне не знать его содержания, но без желания, без всякого желания, Лев Степанович, я оповестился… Какая там любовь к искусству, но именно к ремесленной стороне безумная страсть. Гравировка, оттиски. Детские, право же, забавы… В том-то и дело, в том-то и дело… Для того и звоню вам, спросить желаю у вас совета… как никогда прежде… как никогда прежде…

Стас говорил вполне сдержанно и не без тайного сарказма, неизвестно на кого более направленного — на Антона Михайловича, на самого ли Льва Степановича, взволнованного звонком настолько, что сразу и выдал весь интерес к этому вопросу. Вот что слышалось Наташе в голосе Стаса, не подозревавшего, что слышат его отчетливо.

— Речь шла о пластиночке одной… Да, да, некой известной французской фирмы… Поражен вашей осведомленностью. Ваши люди перовским тысячу очков вперед дадут. А делал гравер один, я опять же случайно заглянул к нему и узнал нечто о заказе, для него безделушка, он мастер старый, бывалый, до войны получил соответствующее образование у резонных людей… Да… там опыт чистый. Он-то и проговорился, нелицеприятно, грубо даже, я сказал бы — за бутылкой, об известном вам лице, и не только о нем… А я-то знаю, что этот начальник перовский пытается вас подсидеть.

Недавно его люди на Арбат заходили, интересовались картинками, художниками, вещами разными старинными. Друга моего антиквара о чем-то расспрашивали. Нет, гравировщик уехал… Уехал, уехал, в неизвестном мне направлении, а вещицу мне оставил по старой дружбе… А вот это другой разговор… Можно и в виде бумажечек… Как вы скажете, пластинку так пластинку, но сумма будет другая… Если вы согласны, вещь при мне… Тогда другое дело… Припрятана в надежном месте… Да кто же, кроме меня, может о ней знать… Только о вашем благе, Лев Степанович. Ваши уроки, ваши уроки… Нехорошо с его стороны, гнусно, гнусно… Да внушением ограничиться, внушением, Лев Степанович, но внушить основательно, торжественно. Вот до чего доводит неправильная любовь к искусству, несовершенная тяга…

Дальше Наташа уже не слушала. Было противно и тягостно на душе. До чего же дошел мерзавец. И этот, старый подонок, кажется, заинтересовался. Что он с матрицей делать-то будет? Во Францию повезет, негодяй. Вместе с ее картинами. Да, конечно, там реализовать фальшивые бумаги известной французской фирмы. Где же еще? Здесь они вряд ли котируются. Хотя как знать…

Наташа вышла из подъезда и побрела без цели, без смысла, только чтобы куда-нибудь идти. Что она может предпринять сейчас? Идти ей некуда. В мастерской этот фавн засел, ее дожидается, явно не для того, чтобы об искусстве с ней говорить. В разгромленную квартиру? Нет… Одно воспоминание об этом, в кепочке, которого «они» называли «жучок», приводило ее в содрогание. Да и, верно, там дожидаются уже псы этого Киргуду. А от мастерской ее никто не выслеживал пока… Пока…

Сейчас все стало неверно, зыбко, все готово измениться вот в следующую же секунду, и не в лучшую сторону.

Наташа забрела в скверик, присела на скамейку. На качелях качались дети, звонко перекрикивались:

— А я выше тебя взлечу!

— Нет, я!

— А у меня все равно всех выше получилось.

Младенцы мирно посапывали в колясочках, а их мамы вели оживленные беседы друг с другом, наверное, обсуждали предстоящее приготовление ужина к возвращению мужей с работы. Так было здесь уютно, по-домашнему, что захотелось плакать. Она вспомнила недосягаемых д ля нее Тонечку и Васеньку, и ей стало совсем тошно. Она поймала себя на мысли, что это «нет, я!» и «всех выше получилось!» — восклицания братишки, и вдруг мимо нее проехал велосипед без седока. Маленький трехколесный велосипед, на таком она каталась, когда ей было столько, что даже припомнить мир, соответствующий прожитому времени, было невозможно.

Наташа пригляделась к велосипеду, — ну точно, он такой же, только резиновый огромный клаксон надет на одну из обтянутых резиной ручек, да спицы, во избежание попадания туда детских пальчиков, обтянуты пластиком. Пожалуй, и колеса потолще. Ну конечно, ведь в те годы резина была особенной, промышленной, из нее же изготавливались шины для огромных, нужных государству машин. А эти большие, нарядные колеса, какого-то оранжевого цвета, совсем из другой резины, именно из той, из которой должны делаться колеса маленьких велосипедов и игрушечных машин.

Велосипед, словно услышав ее признательность, остановился, повернулся к ней мордой, подъехал и встал, упершись рулем, как рогами, в колени Наташи.

— Ребенку, которому едва исполнилось три года, — услышала она, — подобные испытания противопоказаны.

— Да вы, никак, из продвинутых? Ценю вашу смелость… ценю вашу смелость… но пожалейте будущее ребенка…

В разрывах плотно-резинового, с привкусом оранжевой именно резины пространства Наташа уловила, что это речи мамочек с колясками, располагавшихся в нескольких шагах. Но все они были неимоверно далеко именно потому, что располагались рядом.