Подари мне краски неба. Художница - читать онлайн книгу. Автор: Елена Гонцова cтр.№ 30

О бедном Стасе все доподлинно знала Оленька Остроухова, вот к ней-то и двинулась Наташа безотлагательно. Конечно, Оля дура дурой, но душеприказчицей этого скунса она была многие годы.

Та же самая ветка метро выглядела теперь на редкость ужасно. На лицах пассажиров присутствовала печать однообразного уныния или бесчувствия.

Наташа кое-как вытерпела эти пять остановок, чувствуя необъяснимый страх.

Оленька тоже выглядела не очень роскошно.

— Ах, это ты, — нараспев произнесла она, — и снова что-то важное. Случилось. С тобой. И значит, со мной.

Выслушав Наташу и морщась при этом, она ответила, что абсолютно ничего не поняла, но причин для беспокойства не видит никаких. Что Наташка гений, она и так знала. И это единственная реальность на сей день. Что Стас решил, верно, поиздеваться над ненавистным ему Антоном Михайловичем, только и всего. Кто такой этот Антон Михайлович, да никто. Стасик даст ему сто очков вперед. Или двести. Да, потому так все и произошло. Остальные баксики тоже принесет в клювике Стасик. А то и побольше, чем десять тысяч, премиальные добавит.

Наташа испытала острый приступ одиночества. Томная и непринужденно-агрессивная подруга была точно обломком далекого Наташиного прошлого, которое не имело уже места в душе, а так себе располагалось на поверхности, как полный и окончательный казус.

От Оленьки исходил щекочущий ноздри залах французского мыла, диким образом связывающий понятия о чистоте и представления о разврате.

— Ты, Татка, вроде цветущего чертополоха сейчас. Взъерошенная, красивая, в гневе, я так хочу тебе позавидовать, но завидую только себе самой. — Оленька специфически засмеялась, едва показав красивые зубки, и, по своему обыкновению, закачала ножкой.

— Похоже, что в Москве нет для меня места, — облегченно вздохнула Наташа, — хоть это теперь понятно.

А то Москва, Москва, с детства слышу этот несравненный звук. Какое место для меня в Москве, если даже лучшая подруга, звезда замоскворецкая, рядом с которой я всегда чувствовала себя коровой, мне как-то особенно лжет.

— Да никогда ты не чувствовала себя коровой, — парировала Оленька, — это ты лжешь напропалую четыре последних года. Я только подражала тебе, не очень удачно, впрочем. Но кое-чего добилась, как видишь. Так чего же ты хочешь от меня на этот раз? Чтоб я сдала тебе Стаса? Но где гарантии, что он после этого останется живым?

— По-твоему, я схвачу Стасика за горло и задушу голыми руками прямо у тебя на глазах?

— Почему голыми, можешь и в перчатках, — засмеялась Оленька. — Стасик с Толиком дружат, ты забыла?

— При чем здесь дружба твоего Толика с этим придурком?

— При том. Не пытаешься ли ты меня с Толиком поссорить?

— На черта сдался мне твой Толик вместе со всеми его дружками! Мне вещь свою вернуть надо. — Наташа была готова броситься на подругу.

— Ты же сама сказала, что вещь не твоя и ты ищешь ее, чтобы отдать хозяину, — спокойно и насмешливо ответила Оля, затянувшись сигареткой и выпуская легкое облачко дыма.

— Олик, перестань трепаться, честное слово, они же меня на деньги поставят.

— Не поставят. Зачем им это? Поверь мне, Стас все устроит. Ты напрасно думаешь о нем в таком вот ключе. Он о-о-очень умный. — Оленька закатила глазки. — И я, пожалуй, не позволю тебе его терроризировать.

— Тогда я стану терроризировать тебя.

— Мне кажется, что ты способна на все. Поэтому я ненавижу талантливых людей, они чрезвычайно опасны.

— Какой ужас, — изумилась Наташа, — что это ты такое городишь?

— Конечно, это я загнула, — примирительно произнесла Оленька, делаясь прежней, простой и легкой. — Приходится загибать, и даже сильно. Но все кругом только этим и заняты. Чем я хуже?

Оленька растягивала слова с важностью, едва ли не превращая каждое слово в предложение. «Что за новая манера произношения у нее? В Париж, что ли так готовится?» Наталья внезапно была поражена ощущением полной и окончательной нелепости происходящего. Но вида не подала, мысленно поздравив себя.

— Оля, все очень серьезно, повторяю. Ты одна можешь знать, где Стас, ты одна можешь мне помочь. Тебе только мизинцем пошевелить и ножкой дрыгнуть. Стас сам к тебе прибежит.

— Конечно, я помогу тебе, но только не сразу. И не потому, что ты должна помучиться…

«Да уж должна», — настороженно слушая, думала Наташа.

— Позвони мне денька через два, я разузнаю как-нибудь и что-нибудь. Да не о том мы с тобой говорим. Посмотри лучше, что Толик мне подарил.

— Что, опять нового Левитана?

— Лучше. Но ты угадала, тоже картину. Парижскую Серебрякову.

Наташа подумала, что это уже слишком для нее, и буркнула сердито:

— Не хочу ничего смотреть. Буду звонить тебе в среду. Надеюсь, что ты одумаешься и поможешь мне.

«Что там за Серебрякова такая у нее, — ворчала Наташа, выходя из подъезда. — Что опять за наваждение?» Но думать об этом совершенно не было возможности. «Все равно, и так все ужасно».

В метро Наташа, поглядывая привычно, как художница, на фигуры и лица, не без мрачности думала о своем поколении и не только о нем. По меткому выражению старого учителя живописи, всякий москвич появляется на свет с мечтой о мировой славе. Это не смешно, это чудовищный факт.

И вот теперь ее сверстники с упорством работают по этому профилю, кто носится с мячом и без мяча по зеленым газонам Европы и Азии, кто пишет заранее сенсационную книгу — она даже не вспомнила об Андрее как персонаже конкретном, имея в виду любого другого литератора или историка, — кто удачливо собирает редкие документы, книги с дарственными надписями людей, реально добившихся мировой славы при жизни или после смерти.

Для многих же ее ровесников, и не только для них, мировая слава в первую голову связана с мировой валютой, как с ключиком, открывающим какую-то маленькую дверь, в которой исчезает бесследно наше карликовое племя.

Об этом думала Наташа без грусти, без усталости, точно анонимное зрелое наблюдение пробудилось в ней. «Чем я-то от всех отличаюсь, — укорила она себя, — вляпалась в историю, превращаюсь в героиню какого-то криминального чтива».

Дома было тихо. В самом широком плане. Никто не торчал у подъезда, никто не дежурил на лестнице. Ей удалось на несколько часов забыть о передрягах и опасностях, свалившихся невесть откуда. Масштабы опасности все равно были неясны, и нечего торопить события. Она забралась в ванную, долго плескалась и фыркала, точно снимала слой за слоем напряжение последних дней.

Все это удалось совершить с блеском, как решила она, разглядывая свою сияющую от воды фигурку в большом зеркале.

Шум городской жизни за окнами свидетельствовал разве о том, что Москва огромна, и тот узкий круг людей, в котором она оказалась, не имеет универсального значения. Сила силу ломит. Придется посетить другие дворы, уж коли на то пошло. Она лениво перебрала в уме всех, кто мог быть ей полезен в ближайшее время. Список получился жалкий и нелепый. Какая-то реальная надежда была лишь на Андрея.