Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э. - читать онлайн книгу. Автор: Персиваль Элгуд cтр.№ 75

Кстати, в то время в Риме не особенно чтили священное таинство брака. Мужчины спокойно бросали своих жен и вступали в повторные брачные союзы. «Если бы мы могли обойтись без жен, о квириты, – говорил за 50 лет до этого оратор Метелл Нумидийский, – то все мы избегали бы этой напасти, но поскольку природа так распорядилась, что и с ними не вполне удобно, и без них жить никак нельзя, то следует заботиться скорее о постоянном благе, чем о кратком удовольствии» ^[76]. Но римляне редко следовали этому совету – последним, к чему стремился молодой патриций, были именно постоянные отношения.

Если друзей женского пола у Клеопатры было немного, то их братья и мужья в обилии стекались на виллу. При этом египетскую царицу интересовали совершенно разные люди – богатый аристократ мог сидеть бок о бок с нищим ученым мужем. Возможно, первого на виллу привело любопытство, но Клеопатра пользовалась славой (несомненно, преувеличенной) женщины высокообразованной, которая, вполне вероятно, стала причиной визита к ней утонченного писателя Цицерона и модного в то время историка Азиния Полли-она. За ними по пятам следовал молодой поэт, жаждавший избавиться от оков, в которые стихосложение заключили Энний и Плавт, – только начинавший писать стихи подражатель Вергилию, Горацию или Катуллу.

Вероятно, Цицерон посещал виллу чаще остальных. Ему были свойственны неудержимая тяга к знаниям и стремление пролить свет на позабытые древние тексты, и он надеялся найти в египетской царице родственную душу. Но Клеопатра разочаровала его. Она не могла или не хотела сосредоточиться, а бесконечные речи Цицерона, очевидно, ее утомляли. Она пообещала Цицерону, что из Александрии доставят ряд текстов, которые он хотел изучить, но ничего для этого не сделала, чем его сильно оскорбила. «Царицу я ненавижу, – признался он в письме своему другу Аттику, – что я по праву так поступаю, знает Аммоний, поручитель за ее обещания, которые имели отношение к науке и соответствовали моему достоинству, так что я осмелился бы сказать о них даже на народной сходке» ^[77]. И Аттик, вероятно, разделял его мнение.

Однако тяжелый характер Цицерона для Клеопатры ничего не значил. Цезарь все еще оставался ее любовником и рассказывал ей о своих планах. Он не таясь рассказывал ей о своем желании сочетать республиканскую идеологию с имперской, создать такую систему управления, которая, с одной стороны, окажется достаточно стабильной для того, чтобы противостоять последствиям войны, а с другой – сможет сохранять справедливое равновесие между притязаниями богатых и бедных. В момент, казавшийся Клеопатре наиболее подходящим, она перебивала его и принималась рассказывать о собственных амбициях. Она напоминала своему возлюбленному о том, что путь, пройденный цивилизацией в своем развитии, пролегал через Восток, совпав при этом с маршрутом, пройденным Александром Македонским. Цезарь, по ее мнению, должен был извлечь из этого урок и романизировать Азию и Африку подобно тому, как Птолемеи эллинизировали Египет с помощью создания поселений клерухов, захватить Парфию и таким образом создать на Востоке великую державу.

Об этих разговорах стало известно, и по Риму начали ходить слухи о том, что Цезарь собирается перенести столицу в Александрию, жениться на египтянке и признать рожденного ею ребенка. Несомненно, Клеопатра хотела именно этого. Но Цезарь не хотел разводиться с Кальпурнией, а значит, все подобные разговоры были беспочвенными. Однако люди продолжали перешептываться, а когда Цезарь приказал поместить в родовое святилище статую своей любовницы, названную им Венерой Прародительницей, разразился настоящий скандал.

Цезарь терял свою популярность и по другим причинам. Его поход в Испанию, направленный против сыновей Помпея, и приготовления к захвату Парфии вызвали недовольство в рядах республиканцев, не желавших, чтобы Рим ввязывался в новые опасные предприятия. Сенаторам же будущее казалось довольно мрачным. Эти люди предпочли бы гибель двенадцати цезарей низвержению Республики. В итоге образовался заговор, оставшийся незамеченным Цезарем, ставшим жертвой загадочной болезни. Его ум помрачился, он стал капризен, и даже Клеопатра лишилась возможности оказывать на него влияние. В такие моменты на него не действовали ни сила, ни уговоры, и царица перестала пытаться воздействовать на своего любовника. Возможно, она больше не испытывала к нему прежней страсти или не могла простить его за постоянные измены. Еще большее замешательство вызывала странная мегаломания, внезапно охватившая Цезаря и настораживавшая как его друзей, так и врагов.

От его прежней скромности не осталось ни следа – он с удовольствием слушал льстивые речи и привечал нахлебников. Антоний, любивший пускать пыль в глаза, еще больше раздувал тщеславие Цезаря. «Рим дает ее тебе через меня!» – воскликнул начальник конницы, надев на голову Цезаря диадему. Когда сенаторы увидели, что он не сопротивляется, они были поражены ^[78]. Стали распространяться слухи об угрозе, нависшей над Республикой. Требеллий решил посовещаться с Кассием. К ним присоединились Марк и Децим Бруты. Вместе они пришли к выводу, что ради сохранения Республики Цезарь должен умереть.

Приближались мартовские иды, накануне которых Цезарь ужинал с Лепидом. «Скажи мне, какая смерть лучше для человека», – спросил он приглашенного на пир Децима Брута. Вероломный Брут замешкался, и Цезарь ответил за него, сказав, что лучшая смерть – неожиданная. На следующее утро (15 марта 44 г. до н. э.) убийцы поджидали Цезаря возле здания сената. Один из них схватил его за тогу, а второй ударил ножом в сердце, и Цезарь повернулся к своим противникам. Их оказалось слишком много, и, получив 23 ранения, он замертво упал у подножия статуи Помпея. В то время как одни требовали отомстить за Цезаря, другие призывали к миру в Республике. Голоса последних звучали громче: собравшись, сенаторы простили его убийц. Это собрание позволило Цицерону, всегда умевшему приспособиться к изменившейся обстановке, написать очередную длинную речь.

Клеопатра спешно покинула Рим, и большинство жителей Вечного города порадовались избавлению от нее. Цицерон выразил собственное и, возможно, всеобщее мнение, говоря о том, что не может спокойно вспоминать о высокомерии, проявленном царицей, когда она жила на вилле Цезаря. Жизнь Клеопатры тогда, несомненно, висела на волоске. Она понимала, что сенаторы, сумевшие простить людей, совершивших одно преступление, закроют глаза и на другое, и знала, как к ней относятся римляне. Ее изваяние уже вытащили из родового святилища Цезаря и разбили, а увидев ее на улице, люди кричали ей вслед насмешки и освистывали ее.