Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э. - читать онлайн книгу. Автор: Персиваль Элгуд cтр.№ 71

Внезапно раздался крик: «Неужели мы примем Помпея, в то время как весь остальной мир отвергает его?», и расстроенный Акорей спешно сел на свое место. Потин ответил на этот вопрос: «Пусть ищет себе другое убежище». Но параллельно в его голове зрел гораздо более зловещий план. Потин понимал, что после битвы при Фарсале звезда Помпея закатилась, а Цезарь, наоборот, оказался в зените славы, и благоразумнее всего было заслужить признательность победителя, покончив с его противником. Он шепотом пересказал свою идею на ухо царю, и юный Птолемей кивнул в знак одобрения.

Военный совет закончился. Ахилла и Луций Септимий, бывший трибун в легионах Габиния, оставленных в Александрии, добровольно вызвались стать палачами. Они сели в простую рыбацкую лодку, пришвартовались к триреме и заявили, что Помпей – желанный гость для Египта. Римлянин замешкался – льстивые слова посланцев в сочетании со странным судном, на котором они приплыли, вызвали у него подозрение, но Ахилла заявил, будто причиной столь недостойной высокопоставленного гостя встречи является мелководье. Помпей со вздохом пересел в лодку. Садясь рядом с Ахиллой, он полушепотом произнес строку из сочинения Софокла:

Корнелию, готовившуюся последовать за супругом, Помпей попросил подождать и посмотреть, что произойдет с ним, когда он окажется на берегу. Это были последние слова, с которыми он обратился к оставшимся на корабле. Приказав гребцам взяться за весла, Ахилла направил лодку к берегу. Воцарилась тишина. Никто из сидевших в лодке не говорил и даже не шевелился. Септимий вытянулся, как на военном построении, и Помпей понял, что его спутник был легионером. Присмотревшись к нему повнимательнее, бывший консул тихо промолвил: «Если я не ошибаюсь, то узнаю моего старого соратника» ^[72], и Септимий кивнул. Помпей снова вздохнул и, достав из рукава текст своего обращения к Птолемею, стал его читать. Увидев, что его спутник занят, Септимий вынул свой меч и нажал пальцем на кончик лезвия, проверяя его остроту.

Лодка подошла к берегу, и Помпей поднялся, чтобы сойти с нее, а затем увидел, как блестит на солнечном свете металл. Он задержал дыхание и закрыл глаза, а Септимий ударил его мечом, целясь в сердце. Убийца промахнулся, но Помпей, потерявший сознание, упал на скамьи для гребцов. Затем подлый Ахилла сделал шаг вперед и стал бить Помпея мечом до тех пор, пока тот не испустил дух. Сойдя на берег, убийца нанизал голову Помпея на копье и с победным видом показал ее царю, а обезглавленное тело гребцы сбросили в воду. Там волны мотали его до тех пор, пока вольноотпущенник Филипп и старый легионер Корд, тайно пришедшие на берег после наступления темноты, не сложили небольшой костер и не сожгли останки. Так настал конец Помпея, прозванного Великим, которого «так долго сопровождала удача, покинувшая его в единственный миг, когда ему был нанесен смертельный удар».

Через несколько дней в Александрию прибыл Цезарь. После битвы при Фарсале он опередил свою пехоту и поспешно направился верхом в Сест, город на берегу Геллеспонта. Там он остановился в ожидании своих легионов. Но они были слишком далеко, и, охваченный нетерпением, Цезарь вместе с сопровождавшими его людьми пересек пролив в хлипких береговых шлюпках. Где-то на середине пути он решил, будто его ждет неминуемая гибель. К лодкам приближалась эскадра вражеских кораблей, и Цезарь мог быть захвачен в плен. Но ему сопутствовала особая удача, и вместо того, чтобы предать Цезаря, капитан стал просить у него прощения и передал свои триремы в его распоряжение. Оказавшись на острове Родос, Цезарь узнал, что Помпей собирался укрыться в Египте, и направился в Александрию. Через три дня его корабль вошел в порт, и Феодот, захватив с собой голову Помпея и его перстень с печатью, поспешил подняться на борт, чтобы поприветствовать победителя в сражении при Фарсале.

Слушая рассказ Феодота, Цезарь был мрачен. Смерть такого благородного человека, как Помпей, искренне его опечалила, а сопровождавшее ее вероломство заставило содрогнуться. Взяв себе перстень, он приказал с почестями похоронить голову Помпея в храме Немезиды и потребовал, чтобы Феодот рассказал ему о детях Птолемея Авлета. Только тогда Цезарь узнал о ссоре брата и сестры, о вмешательстве в нее Потина, поддержавшего мальчика, о бегстве Клеопатры из Александрии и о том, что она собрала войско, во главе которого подошла к Пелусию.

Слова Феодота заинтересовали, но в то же время весьма озадачили Цезаря. С одной стороны, ему следовало срочно возвращаться в Рим, а с другой – будучи консулом, он должен был помирить детей Авлета, оставленных отцом на попечение Республики, прежде чем покидать Египет. Цезарь учитывал еще один факт. Некогда он согласился вернуть Птолемея Авлета на трон в обмен на значительную сумму денег, которую, впрочем, так и не увидел. Цезарь полагал, что дети Птолемея поступят очень благородно, если почтят память своего отца, исполнив данное им обещание.

Первыми с корабля сошли ликторы консула. Жители Александрии с удивлением взирали на фасции, неотъемлемый атрибут всех, кто относился к этой категории. За ними следовали одна или две когорты италийских солдат, внешность и манера поведения которых заметно отличались от свойственных неотесанным германцам и галатам, служившим по призыву Габинию. В конце процессии шел сам Цезарь. Ликторы расчищали путь в толпе зевак, и в конце концов Цезарь зашел на территорию дворца. Казалось, будто все кругом вымерло, – в здании не оставалось никого, кроме Арсинои, ее совсем маленького брата и нескольких слуг. Цезарь не стал покушаться на их частную жизнь и, заметив красивый павильон, разместился там. Затем он приказал Феодоту отправиться в Пелусий и сообщить царю и его сестре о том, что Цезарю необходимо, чтобы они прибыли в Александрию.

Для того чтобы скоротать время в ожидании приезда брата и сестры, Цезарь стал осматривать город. С тех пор как за шестьдесят лет до этого Александрию посетил Сципион Африканский, она еще больше разрослась и разбогатела. Число храмов и общественных зданий заметно увеличилось, как и численность населения, ставшего еще более разношерстным. Казалось, будто жители каждого района говорят на языке, отличном от использовавшегося их соседями. Официальным языком оставался греческий, на нем же велись деловые переговоры и составлялись документы, но чаще всего в городе слышалась египетская речь. Цезарь неспешно прогуливался по оживленным городским улицам. Та искренность, с которой этот высокий и красивый человек приветствовал прохожих, и его изысканные манеры не могли не вызывать у окружающих уважение и восхищение. Одевался он очень скромно – в тогу, по краю которой шла полоса пурпурного цвета, олицетворявшая его принадлежность к сословию всадников, неплотно подпоясанную на талии. Единственным украшением, которое он носил, был перстень с изображением Венеры Победоносной, символизировавший его принадлежность к патрициям.

В городе не было закоулка, а в порту – причала, который Цезарь не изучил бы. Он часами стоял у кромки воды, наблюдая за тем, как на корабли грузят зерно. Этот нехитрый процесс заставлял его задуматься о Республике и о снабжении ее населения продовольствием, вопросе, занимавшем умы консулов и сенаторов на протяжении жизни более чем одного поколения. С каждым годом проблема становилась все более сложной, а ее решение – труднодостижимым. Разоренная продолжительной гражданской войной Италия больше не могла кормить своих жителей. Земля становилась все менее пригодной для обработки, а урожая, полученного крестьянами, едва хватало на удовлетворение их собственных потребностей. В Риме голод удавалось сдерживать благодаря дорогостоящим закупкам зерна и его бесплатной раздаче богатыми государственным служащими. Но так не могло продолжаться вечно. Римляне нуждались в более решительных мерах. Такой практичный человек, как Цезарь, понимал, что решением проблемы может стать расширение территории, а именно присоединение к Республике новых земель, где в изобилии растет зерно, а такая богатейшая житница, как Египет, подходит для этого как нельзя лучше.