Всё летит к чертям. Автобиография. Part 2 - читать онлайн книгу. Автор: Моби cтр.№ 34

Завтра мне нужно было встать в 5.30 утра и в 7.00 сесть в самолет, чтобы лететь в Лос-Анджелес. Поэтому я отказался от своих недостойных мечтаний и пошел в номер, где старательно и ответственно заснул.

* * *

Организаторы Олимпийских игр наняли для музыкантов, игравших на церемонии закрытия, два частных самолета: один направлялся в аэропорт Тетерборо в Нью-Джерси, а другой – в аэропорт Ван-Найс близ Лос-Анджелеса. Я собирался снимать в Лос-Анджелесе клип на песню «We Are All Made of Stars», поэтому полетел на Запад – вместе с Kiss, Вилли Нельсоном и Earth, Wind & Fire.

В полете я задремал и очнулся только тогда, когда мы заходили на посадку. Я моргал и все никак не мог прийти в себя. Теоретически лететь в одном самолете с культовыми музыкантами после того, как ты выступил с ними для пятой части населения планеты, было здорово. Но практически – нелегко. Длинные перелеты я переносил плохо.

После того как самолет совершил посадку, я достал из багажного отсека свой рюкзак и вместе с другими музыкантами вышел в проход. Кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся – позади меня стоял Джин Симмонс. Я не был с ним знаком, но он смотрел на меня так, словно мы хорошо знали друг друга.

– Моби, – сказал он, глядя мне прямо в глаза, – вы сильный и привлекательный человек!

Я не знал, что ответить, но все-таки нашелся:

– Ха, мне так не кажется!..

Он улыбнулся, и мы вышли из самолета под безоблачное небо Лос-Анджелеса.

Я глотал камешки.

Шел четвертый день моего пребывания в летнем лагере. Я ненавидел его и хотел домой.

В первый день, после того как мама меня привезла сюда и уехала, я вежливо спросил у вожатых, можно ли мне уехать домой.

На второй день я сказал им, что мой дедушка умирает, потому что перенес несколько инсультов (и это было правдой). И что только мне понятна его искаженная параличом речь (а это уже было враньем). Я даже использовал сложный для меня термин «внутримозговое кровоизлияние», пытаясь впечатлить вожатых. Но ничего не вышло: меня не отпустили.

На третий день я попытался упасть с лестницы, но пролетел вниз всего на несколько ступенек и отделался небольшим синяком на плече. После этой неудачной попытки членовредительства я написал маме письмо, умоляя ее забрать меня домой. Перед тем как положить его в конверт, я побрызгал на текст водой, чтобы чернила расплылись и было похоже, будто из моих глаз ручьем лились слезы.

Наступило утро четвертого дня. Я ушел в лес и начал глотать мелкие камешки – в надежде, что заболею и меня отправят в больницу, а потом мама приедет за мной. Мне казалось, что глотать камни трудно, но они были маленькие и гладкие и проваливались в желудок легко, как таблетки витаминов.

Мама отправила меня в лагерь на две недели, а сама переехала из нашего дома в Стратфорде обратно к своим родителям в Дариен. Дедушка после инсультов находился в очень тяжелом состоянии.

Я навещал его в больнице перед тем, как поехать в лагерь. Я держал его за руку, повторяя: «Дедушка! Дедушка…» Но его глаза оставались закрытыми, а грудная клетка медленно и с трудом поднималась и опускалась. После каждого трудного выдоха наступала пауза – и эта тишина, казалось, возвещала о конце его жизни. Я пугался. Но снова случался вдох, и дедушкина грудь медленно поднималась.

Я рос посреди хаоса маминой хипповой жизни, мне было нелегко, и дедушка всегда оставался моим надежным старшим другом. Тем, кем не смог стать для меня ни один из маминых парней. У дедушки была короткая стрижка, от него пахло джином с тоником и лосьоном после бритья. Он водил меня на игру «Yankees». Он разрешал мне ездить на своей газонокосилке, хотя тогда я был так мал, что не дотягивался до педалей.

Иногда я забирался в его шкаф, чтобы побыть с вещами, хранившими его запах. Прикасался к старому шерстяному пальто, которое он носил зимой, и впитывал охватывающее меня ощущение тепла, уюта и безопасности.

А теперь он умирал. Или, говоря откровенно, был уже мертв. Он ни на что не реагировал. Его жизненные силы исчерпались.

* * *

Лагерь Хейзен, в который отвезла меня мама, был типичным лагерем YMCA ^[103]. Располагался он где-то в Восточном Коннектикуте. В домиках, выстроенных из старых бревен и досок, пахло влажными спальными мешками и пылью. Теплое озеро было такого же густого чайного цвета, как и любое другое озеро в Новой Англии летом. В воздухе гудели тучи комаров и носились кусачие черные мухи.

Я возненавидел Хейзен.

Вранье вожатым, падение с лестницы, отправка письма маме и глотание камешков не принесли никакого положительного результата. Ответ от мамы не приходил, я не заболел. И тогда решил смириться со своей жалкой долей. Как и любой заключенный, я терпел и старался оставаться самим собой.

Я читал книги. Бегал по утрам. Гулял в лесу. Плавал по озеру в лодке. Я сделал для дедушки глиняную пепельницу.

И вот, наконец, две недели заточения миновали. Наступило ясное утро моего освобождения. В девять часов утра, после завтрака из яиц, бекона и фруктового сока, я уселся на скамейке перед столовой и стал высматривать мамину машину.

К десяти утра в лагерь приехало много родителей. Они забрали большую часть детей.

– Моби, может, зайдешь к себе? – спросил один из вожатых. – Скоро дождь пойдет.

Я хотел ответить длинной речью: «С вами и с этим лагерем все в порядке. Но по какой-то необъяснимой причине я ненавижу это место, а заодно и вас. И сейчас весь смысл моей дерьмовой маленькой жизни состоит в том, чтобы дождаться, когда мама въедет на своем стареньком «Плимуте» в ворота, чтобы забрать меня из этой тюрьмы».

Но сказал я другое:

– Нет, спасибо, мне лучше здесь.

И продолжил покорно ждать, сидя рядом со своим потрепанным красным спальным мешком и обшарпанным чемоданом, которым мама пользовалась, когда еще училась в колледже в начале 60-х.

Наконец, в одиннадцать часов в воротах лагеря показался мамин «Плимут». Я вскочил и, только он подъехал и остановился, бросил спальный мешок и чемодан на заднее сиденье и прыгнул на пассажирское место рядом с мамой. Мы выехали за пределы лагеря, я опустил стекло, высунул голову в окно и закричал:

– Я свободен!

Мама рассмеялась, но было заметно, что она чем-то озабочена. Перед тем как выехать на шоссе, мы остановились возле закусочной, чтобы пообедать.

– Мобс, – сказала мама, когда я расправлялся со стопкой блинчиков, – дедушке плохо.

– Ему давно плохо, – ответил я, не понимая, почему мама напоминает об этом.